Жила Лиса в избушке

Калитка ее вдруг распахнулась, и оттуда выкатилась девушка на роликах, сзади скользнул пес. Шагин было резко наклонил голову, но вспомнил, что никто его тут не знает и не ждет. Девушка вернулась, пытаясь загнать пса обратно, выговаривала ему, показывая пальцем во двор. Собака смотрела в сторону, делая вид, что первые розы шиповника вдоль канавы — это да, а вот бежать наперегонки с красными роликами — ну кому это интересно. Она, махнув рукой, хлопнула калиткой и резво покатила к перекрестку. Собака припустила следом.

— Марьяша, — замер Шагин на взмах ее длинной руки.

Она задрала подбородок, проверяя черную тучу на горизонте: легкая голова, что-то неуловимо знакомое — вжик-вжик, красные конёчки по сторонам.

Потом опомнился, что Марьяше через два года шестьдесят, да и дочери уже под сорок, и вряд ли у них есть роликовые коньки, хотя всякое, конечно, бывает. Наверное, внучка, решил Шагин, внучке — в самый раз.

“Пора”, — подумал он через минут десять, когда дождь уже вовсю накрапывал на лобовое. Он взволнованно выдохнул, хлопнул себя по коленям и вытащил ключ из зажигания.

Звонок у калитки не работал, а может быть, просто в доме никого не было, и Шагин успел вымокнуть до нитки, пока ждал, что ему откроют. Расстроенный, он шагнул обратно к дороге, когда из-за угла на полном ходу на него вылетела девушка в красных роликах. Они столкнулись, схватили друг друга за плечи, чтобы удержать ее на коньках под ливнем, на скользкой бетонной тропке к дому. Лаяла собака, хлестал дождь.

— Шагин, ты, что ли? Блин, что ты тут делаешь? — весело орала ему в лицо Марьяша. — Бежим!

* * *

Дом оказался в глубине участка, потому так плохо был различим с дороги. По тропинке к нему она кричала Шагину через грохот воды:

— Так это твой “мерс” на дороге? А чего ты полчаса уже тут торчишь? Ты боялся зайти, да? Бедный!

Шагину захотелось, чтобы молнии, которые лупили вполнеба, угодили прямо в него, только все молнии, — некому будет тогда объясняться.

В доме Марьяша прямо на роликах съездила куда-то за сухим полотенцем, пока он обтекал на пороге, потом толкнула его на веранду:

— Снимай мокрое, я притащу что-нибудь переодеться.

На веранде кремовые обои в незабудках, новые дощатые полы, на оконных переплетах один аккуратный слой краски — все отреставрировано с любовью, так на нее похоже. Потом расспросит обо всем. Нет, он не может снять рубашку от Ральфа Лорена, которую с таким трудом выбрал утром, кто он без Ральфа, улыбался Шагин. Весь его победный шик был под угрозой, случайность визита тоже: чертов ливень, чертова умница Марьяша — засекла машину на обочине, посчитала минуты. Но ничего-ничего, не все его планы сорвались. Ко всему этому смятению теперь примешивалось радостное открытие, что она — она все еще прекрасная Марьяша. И эта веранда, и ливень за окнами, запах сирени сквозь стены, горка белых пузатых чашек на хохломском подносе, жужжание здоровенной мухи, и вазочка с маковыми сушками, и то, что сейчас она сюда войдет, — все это так волновало его. Он и сам не знал, чего было больше в его мечтах повидаться с ней: благости прощений или тщеславия, — но теперь он легко потерял все это ради той беличьей кисточки чувственности, которая едва коснулась его. У Шагина кружилась голова. Он вдруг расхотел сатисфакции, ее слез и сожалений, он простил ее за этот миг, за этот ливень, за веранду. Улыбаясь, он разделся, обернул полотенце на бедрах, кидая далекие взгляды в мутноватое зеркало на полу, опертое о стену. Радовался, что еще не исчез дахабский загар, и в зал он, молодец, не ленится три раза в неделю — пресс какой-никакой.

Марьяша, уже без роликов, влетела на веранду с веселыми глазами, с тельняшкой, какие-то штаны через локоть.

— Шагин, — она закрыла ладонью рот. — У тебя пузо.

Тогда в отместку он вдруг увидел ее морщины, пусть лучики-морщины, но ведь есть, и много, злорадно разглядел, что стройное тело все же подернулось старческой рябью: ну вот локти, и шея, и жилистые руки. Но она заговорила, задвигалась, рассказывала ему что-то смеясь, и все это снова куда-то подевалось. Не отрывая больного взгляда, следил, как проступало давнее, невыносимое, в каждом ее жесте, взгляде. Не слышал ни слова, думая о том, что это превращение, эта гармония, минуту назад еще тайная, перед которой он до слез бессилен, в сто раз притягательнее, чем просто красота. Перед ним цвела прежняя Марьяша.

— Чье это? — грубовато спросил он, принимая тельняшку и штаны.

— Мужа, — просто сказала она и пошла к двери.

Обернулась на пороге:

— Да ты чего? Он не будет против. Он отличный! К тому же он только к вечеру подгребет.

Они пили чай, она говорила, расспрашивала, смеялась, а он сидел и думал: болван, болван, как же он сразу не заметил, что этот домик, этот сад вовсе не в Лисьем Носу, а где-то в воздухе, между небом и землей, покачиваются на волнах залива и счастья, эта веранда, хрустальные розетки с прошлогодним вареньем.

— Да как познакомились. На улице случайно, когда я еще в проектном работала.