Жюль Верн

- Они в безопасности, капитан, - ответил Барнаво. - В опасности родина... Я привез распоряжение, - вам надо вернуться в Париж, а там голод, болезни, там очень нехорошо, капитан. Вот бумажка...

Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.

- Народ требует мира во что бы то ни стало, - продолжал Барнаво. Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Все идет так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести - триста человек. Не хватает гробов. Что будет через две - три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас... могучий флот под названием "Сен-Мишель"... Слыхали о подвиге Надара? Он на своем "Гиганте" сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар - настоящий патриот!

Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привел в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.

- На полных парусах в Париж, - приказал он.

- Каким же это образом? - спросили матросы.

- Как можно ближе к Парижу, - уточнил Барнаво. - И ни о чем меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, - в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.

Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. "Дай мне двойную порцию, - сказал он юнге. Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция..."

- Вам, дядюшка, плохо? - Юнга склонился над стариком. - Я позову доктора, он на полицейском катере.

Барнаво отрицательно покачал головой.

- Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, - сказал он, вытягиваясь на скамье. - Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.

Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга прекращал чтение. Проходила минута, вторая, третья, Барнаво требовал продолжения.

- Мой дорогой мальчик научился писать, как тот человек, который сочинил "Дон-Кихота", - заметил Барнаво по поводу одного, в юмористических тонах написанного, места. - Я угадал, - Жюль Верн прославит свое отечество, а я... Мальчик, дай мне еще порцию сердечных капель. Мне очень нехорошо...

В октябре Жюль Верн получил письмо от Онорины, она сообщала, что его отец серьезно болен, необходимо ехать в Нант, дорога каждая минута. В тот же вечер Жюль Верн выехал из Парижа и в три часа утра постучался в дверь родного дома. Ему открыла монахиня, и он все понял.

- Когда? - спросил он.

- В одиннадцать пятьдесят пять, - ответила монахиня.- Пройдите к вашей матери, успокойте ее, она убита горем. Мужайтесь, месье! Весь Нант оплакивает усопшего.

Похоронив отца, Жюль Верн поспешил в Амьен, где жила его семья, недавно покинувшая Шантеней. Его встретила заплаканная Онорина. Жюль Верн опустился на каменные ступени крыльца и, боясь услышать что-то очень страшное, спросил:

- Мишель? Девочки?

- Барнаво, - ответила Онорина. - Вчера у меня был курьер от Этцеля. Наш Барнаво умер на "Сен-Мишеле". Юнга читал ему черновики твоего романа...

Жюль Верн заплакал, - сперва тихо, по-детски, потом громко - так, как плачут взрослые, когда им очень больно. Рыдания душили его, и он не сдерживал их. Барнаво умер... Нет Барнаво...

- Пожалей меня, Онорина, я осиротел... Не могу представить себя без моего Барнаво! ..

Надо было возвращаться в Париж. Для этого оставалась только одна узкая дорожка шириной в шесть километров. Грохотали пушки неприятеля. Было очень холодно. На улицах Парижа лежали умершие от голода. Жюль Верн поселился у Этцеля, сюда спустя две недели пришел Гедо. Издатель, ученый и писатель выдержали все ужасы войны. Почти на их глазах немного позже расстреливали восставших коммунаров.

- Конец мира, - говорил постаревший, исхудавший Этцель. - Когда умирает справедливость, умирает всё - и честь и высокое звание человека! В рядах Национальной гвардии, как мне известно, сражается наш друг Реклю. Пожелаем ему победы.

- Может быть, - заметил Гедо, - нарождается новый мир. Кровь коммунаров напрасно не прольется...

- Наши дети будут счастливее нас, - сказал Жюль Верн. - Их дети - я твердо верю в это - навсегда покончат с войнами, - наука поможет им в этом.

- Какая наука? - спросил Гедо, обращаясь и к Этцелю и к писателю. - Нет такой науки, друзья! Я вижу кровавую науку Галифе и Тьера, будь они прокляты!

- Я не знаю имени грядущей науки, - задумчиво проговорил Жюль Верн, но она рождается в крови. Потомки наши не забудут того, чему мы являемся свидетелями.