Живи, солдат

— Это — глаза военнопленных, — глухо объяснила полька. — Их вырезали у военнопленных — русских, поляков, англичан... Потом пересаживали роговицу немцам.

Мы вышли во двор, на воздух. Каршин сказал:

— Это делало фашистов более слепыми, чем зрячими!

Всех раненых немцев сосредоточили в одном корпусе. Выделили для них медикаменты и перевязочный материал. Разыскали немецких врачей в городе и отдали раненых на их попечение.

В других корпусах развернули свой госпиталь. 

Личный состав госпиталя был расквартирован в ближайших коттеджах.

Коттедж, в котором поместились Лазарев, Каршин и я, принадлежал семье Ольтенов. Людвиг, глава семьи, рабочий, погиб два года назад во время бомбежки. Осталась жена с двумя детьми. Выцветшая, исстрадавшаяся женщина...

Ребята, как загнанные зверьки, жались к матери. Они не отступали от нее и поглядывали исподлобья на нас, стараясь угадать намерения незнакомых людей: не собираемся ли мы причинить им вред?

Потом привыкли. Мы даже стали друзьями.

Фрау Ольтен, вытирая передником глаза, делилась со мной:

— Нам с мужем не нужно было чужой земли и чужих богатств. Вот мое жизненное пространство: мой дом, мой садик... Муж трудился, я — тоже. Во всем мире так работают люди — в России, во Франции, в Польше. Тот, кто трудится, тому не нужно чужое... Нам задурили голову победами... Целыми днями играли марши. Забивали гвозди в гроб Германии. Хоронили нас... Проклятый Гитлер!

Фрау Ольтен обняла своих ребят.

— Ганс и Фридрих не возьмут в руки оружия для разбойничьих дел. Об этом я позабочусь...

С нами на квартире фрау Ольтен жил Сережа Гусев. Он делился пайком с хозяйкой и детьми.

— Мутер, бери... Тут консервы и хлеб. Тебя ни в чем винить нельзя. Ты — тоже пострадавшая...

Ольтен рассадила детей вокруг стола. Нарезала хлеб тонкими-тонкими ломтиками, «намазала» на них консервы и раздала ребятам.

— А вырастут, будут фашистами... — неожиданно вырвалось у Сергея.

Фрау Ольтен помрачнела. Изменившимся голосом ответила:

— В Вормдите живет одна моя приятельница. Ее сын служил в гестапо. Так вот что сказала о нем мать: если бы я знала, что из него выйдет убийца, я задушила бы его в колыбели.

По улице в это время мимо окна проходили двое: женщина и раненый немецкий солдат. Солдат опирался на плечо женщины. Несколько шагов сделают и останавливаются (мы разрешили родственникам забирать раненых домой).

— Ферфлюхтер Гитлер!.. — донеслось с улицы. Фрау Ольтен подошла к окну.

— Это наш сосед... Он живет через дорогу. Он был ранен в живот и в ноги... Это он кричит от боли... Видите, как исказилось его лицо... Дом его разбит снарядами. Они будут жить в развалинах... Как они будут жить?

Солдат присел на корточки. Одной рукой он опирался на землю, другой — обвил шею женщины. Видимо, намеревался лечь на землю. Курточка его расстегнулась. Женщина свободной рукой пыталась застегнуть пуговицы. Пилотка слетела на землю.

Подобрал пилотку Каршин, возвращавшийся из госпиталя. Из окна мы видели, как он надел ее на голову солдата и помог женщине довести его до развалин дома, что напротив. Теперь солдат опирался на плечи Каршина и своей жены.

— Ферфлюхтер Гитлер! — орал он.

В эту минуту я вспомнил казаха из «газовой» палаты. Он тоже кричал: «Гитлер — собака».

Проклятия фашизму всех народов слились теперь с проклятиями самих немцев.

Вошел Каршин. Безбровое лицо его было сосредоточено.

— Только что я разговаривал с немецким солдатом... — сказал Каршин.

— Мы это видели из окна.

— Прозревают немцы... Это истинное прозрение... — продолжал Каршин, — без пересадки роговицы. Не будет больше Германия Гитлера и изобретателей душегубок. Вернется ей добрая слава Гете, Гейне, Шиллера, Бетховена, Баха, слава Маркса, Энгельса, Тельмана...

Фрау Ольтен слушала наш разговор. Главное я перевел ей по-немецки. Она сказала:

— Гитлер должен умереть самой позорной смертью. В банке, куда бы могли плюнуть люди всех наций и каждая немецкая мать. Пусть он утонет в плевках миллионов людей!..

Вечером мы читали Гете в оригинале.

Берлинское направление

Нашу 3-ю армию перебросили на берлинское направление. 16 апреля началось наступление. С решимостью смертников сопротивлялись гитлеровцы. Они знали, что теперь уже отступать некуда.

Шаг за шагом взламывались оборонительные сооружения вокруг германской столицы. Кольцо сжималось, и вскоре бои разгорелись на улицах.

Наш госпиталь перебросили в Берлин. Добраться туда оказалось не так-то просто: предместья сплошь были забиты боевой техникой. Грохотали по мостовым танки. Прижав наши машины к стенам зданий, проходили мимо «катюши». Гвардейцы уже сбросили с них брезентовые чехлы. Кто-то рядом сказал: «Раз Катя явилась, значит, будет концерт!» Ревели тягачи. Они тащили на прицепе тяжелые орудия.

В подвижных, то и дело смещающихся проходах между автомашинами и танками шли автоматчики с черными от пота спинами. Лица их были покрыты копотью и гарью, отчего морщины казались глубокими, словно нарисованными. Но глаза молодо и весело поблескивали под касками. У многих на касках нацарапаны надписи: «Сталинград — Берлин».