Жизнь адмирала Нахимова

Павел Степанович обтирает перо и пишет на новом листке: "О любезный друг, я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было на него смотреть во время сражения, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался. Но у меня недостанет слов описать все его похвальные дела, и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана.

Прощай еще раз, не забудь преданного тебе

Павла Нахимова".

Повертев в на льдах перо, он приписывает: "Желаю тебе счастливо кончить свою опись Белого моря. Да, уговор дороже всего: письма моего не показывать никому, потому что я наделал так много ошибок, что самому совестно, а времени имею так мало, что, ей-богу, некогда даже прочесть. Прощай".

Теперь эпистолярная вахта, как пошутил забегавший Корнилов, окончена. Остается запечатать послание в конверт и занести к маркизу в соседний номер гостиницы, и пора на службу, в док.

Не без удовольствия Павел Спепанович надевает белый сюртук с капитан-лейтенантскими эполетами и пристегивает кортик. Пальцы касаются ленты георгиевского ордена, и радость пронизывает, как некогда в Архангельске. Эту ленту нашивала Эми, мисс Эми, младшая дочь адмирала Кодрингтона.

- Прелести этой англичаночки, кажется, примирили нашего строгого Павла Степановича с флотоводческими недостатками ее папаши, - иронизирует Путятин.

Павел Степанович этого шепотка о себе не знает. Подобно большинству скромных влюбленных, он считает свое чувство надежно спрятанным от чужого глаза.

Улица Лавалетты, усаженная пальмами, серебристыми оливками и пряными белыми акациями, еще не остыла после дневной жары, но оживлена по-вечернему. Почти каждый прохожий с итальянской экспансивностью приветствует русского офицера. Впрочем, возможно, и по знакомству. С приходом в Лавалетту здешние англичане и мальтийцы непрерывно устраивают для русских гостей и героев празднества. Вечерние балы у губернатора и высших чинов сменяются приемами у негоциантов и дворян Мальты. На каждой кавалькаде, в загородных виллах, на каждом пикнике у моря, при всяком посещении дружественных кораблей и домов, при визитах к милым дамам и прогулках с ними в лавки - кого-то представляют, к кому-то ведут знакомиться.

Перед кривым, сбегающим к порту переулком Павла Степановича окликает компания офицеров. Они идут развлекаться и укоряют в нарушении товарищества.

- Да что ты, дежурный?

- Не справится с поверкою твоей роты квартирмейстер?

- Или развод на работы изменен?

Попеременно Павел Степанович бросает смущенные взгляды на Рыкачева и Корнилова, на братьев Истоминых. И решение идти в док ослабевает.

- Там стучат, колотят, красят. Грязно, пыльно. Вымажешься еще, продолжает Рыкачев.

- Но куда же вы собрались?

- Мы еще не выбрали, Павел Степанович, - улыбается Корнилов, и огонек в глазах освещает его красивое сухое лицо. - Вам, как старшему, предоставляем решать. Сегодня мисс Кинтерлей поет в "Семирамиде".

- В "Севильском цирюльнике", - поправляет старший Истомин.

- Можно, однако, пойти к античной мистрисс Грейг, - продолжает Корнилов.

- Или к очаровательной кокетке, леди Понсонби. Там открытый бал, предлагает Рыкачев.

- Господа, в военном совете первое слово принадлежит младшему. Я с опозданием предлагаю обойтись без Женщин. Отправимся к Викари.

Владимир. Истомин вспыхивает под насмешливыми взглядами офицеров.

- Фи, в трактир! - морщится Корнилов.

- Сначала в трактир, - немедленно соглашается ветреный Рыкачев. - У Владимира губа не дура, даром, что молодой мичманок. У Викари дочери похожи на лукавых героинь пьес Гольдони: черноглазки, красотки. И там сегодня синьора Ипполита, прелестнейшая танцовщица.

В трактире за соседним столом группа офицеров "Альбиона", такая же беспечная молодежь. Шумно сдвигают оба стола. Русские и англичане соревнуются в заказе вин, отпускают комплименты прислуживающим компании девицам Викари. Но сосед Павла Степановича, английский лейтенант, как и сам он, пьет немного. Под общий веселый гул они тихо беседуют.

- Нас сдружил Наварин, но он же, кажется, и поссорит, - неожиданно говорит англичанин.

- Почему? - удивляется Нахимов. - Разве имеются разногласия в отношении к греческому народу?

- Каннинг умер, а наше новое правительство не радо "несчастной" победе под Наварином. Наши дипломаты считают, что Наваринское сражение нарушило равновесие на Средиземном море. Не удивляйтесь, в моей стране мало кто гордится своим великим поэтом Байроном и меньше всего тем, что он был до конца своей жизни преданным другом греков. Лейтенант медленно скандирует:

Встревожен мертвых сон - могу ли спать?

Тираны давят мир - я ль уступлю?

Созрела жатва - мне ль медлить жать?

На ложе - колкий терн; я не дремлю;

В моих ушах, что день, поет труба,

Ей вторит сердце.

Павел Степанович слушает и мысленно отвечает на скорбь и страсть английского поэта словами стихотворения, слышанного от Дмитрия Завалишина:

Я песни страшные слагаю,

Моих песней не петь рабам...

Я в первый раз взял в руку лиру,

Славянско племя, пробудись:

Услышь мой глас, вооружись,

Воспрянь от сна и ободрись,

Яви себя великим миру...