Жизнь адмирала Нахимова

Флегматичный граф Гейден не торопился в Архипелаг. В письменной инструкции значатся заходы в Палермо и Мессину, и он аккуратно выполняет предписания министра. А между тем росли слухи, что британский коммодор Гамильтон не сумел блокировать турок в Александрии, что у Коринфского залива уже соединились две турецкие эскадры и готовятся возобновить активные действия против греков.

На бриге "Ахиллес" возвращается с письмом командующего английской эскадрой вице-адмирала Кодрингтона флаг-офицер Гейдена, лейтенант маркиз де Траверсе, сын бывшего министра. Он дружит на "Азове" только с лейтенантом Александром Моллером, тоже сыном бывшего министра. Они снисходительно допускают в своё общество мичмана Путятина, и уже от последнего узнают остальные офицеры: союзным эскадрам назначено рандеву южнее острова Занте.

Первого октября русская эскадра идёт в походном ордере двух колонн. За "Азовом" в кильватер следует линейный корабль "Гангут", за "Иезекиилем" держится "Александр Невский". На ветре у кораблей фрегаты "Константин", "Елена", "Проворный" и "Кастор". Левантийский сухой ветер гонит корабли вдоль берега Морей Идущий впереди адмирала корвет "Гремящий" расцвечивается сигнальными флагами. В полветра от эскадры подходят британцы.

С марса Нахимов жадно оглядывает море. Насчитывает два фрегата, шлюп, четыре брига и линейный корабль с флагом британского флагмана на грот-мачте. А с юга показываются два корвета, на гафелях которых вымпелы турецкого флота и белые переговорные флаги на фор-брам-стеньгах.

В двенадцатом часу, когда русские и английские суда уже лежат в дрейфе, от Занте спускаются французы. Они проходят вдоль русской линии и салютуют пятью выстрелами. Корнилов громко читает названия кораблей: "Тридан", "Бреслау". Флаг контр-адмирала де Риньи на бизань-мачте фрегата "Сирена". За ним следуют белая грациозная шхуна и греческий военный бриг.

С ростров "Азова" спускают белый адмиральский, катер. Шестнадцать гребцов берут вёсла на валёк. Гейден, Лазарев, советник министерства иностранных дел Катакази, маркиз Траверсе и мичман Корнилов проходят между шеренг выстроенного караула к парадному трапу.

На "Азии" – корабле Кодрингтона – гремит оркестр. Флагман лично встречает командующих российской и французской эскадрами.

– Везёт Корнилову, – с завистью смотрит вслед мичман Ефим Путятин, знаток и любитель большой политики. О, и без поездки на совещание командующих мичман имеет своё мнение о развитии событий. Разве англичане хотят настоящей победы греков? Да нет же, купцы из Сити и промышленники Бирмингама и Манчестера – о чём откровенно пишут в английских газетах всего больше обеспокоены, чтобы азиатское чудище в Европе не разлезлось по швам, не явились бы новые не зависимые от Британии силы на Ближнем и Среднем Востоке, перед Индией.

Бутенёв, тоже, любитель потолковать о международных делах, одобрительно кивает и разводит руками:

– Вот как огромна Турция, однако ж велика Фёдора, да дура!

Поморщившись – не любит Путятин, когда его перебивают, – мичман продолжает:

– А что касается французов, то об искренности их намерений не позволять туркам дальше грабить и истощать греков можно судить по тому, что ни один французский офицер из числа многих инструкторов на кораблях турок не отозван.

Жарко в безветренной полосе на совсем заштилевшей и будто не имеющей течения воде. Все корабли и фрегаты под марселями и бизанью, противодействующими друг другу, почти неподвижны. Надо прислушаться, чтобы уловить шёпот воды за бортом. Сейчас бы лечь на выдраенную добела палубу и загорать на южном солнце, – какая война в этакой благодати! Но скорее всё же, думает Павел Степанович, что разговоры – уклонения союзников от обещанных действий – чепуха. Назвался груздем – полезай в кузов.

– Пойдёмте, Истомин[47], – ласково зовёт Нахимов назначенного в его распоряжение восторженного гардемарина, – пойдём, любезнейший, проверим нашу готовность ещё раз.

Вместе они спускаются на баке в нижний дек. Перегородки, отделявшие помещения офицеров, сняты. Вокруг батарей обоих бортов необычно просторно.

– Матросы наши какие-то праздничные, – щурится коренастый юноша.

Истомина целое утро томит желание сказать о своих наблюдениях перед боевыми действиями. Но в обществе Путятина и Моллера он чувствовал себя чужим. А сейчас бы рассказал Нахимову, так лейтенант отвлёкся на всякие боцманские и шкиперские дела.

"А ведь это самое важное… Очень важно, что наши матросы, побыв на берегу, сочувствуют разорённым, полунищим виноградарям и пастухам. Важно, что они свою воинскую задачу видят в ограждении мирного труда".

Нахимову нравится, что юноша заметил праздничность у матросов:

– Приоделись, таков уж обычай перед боем. Вы заметьте, Истомин: не в пример нам, здесь не интересуются участием англичан и французов в бою. Здесь думают о том, как свою обязанность выполнить.

Он перебивает себя и обращается к квартирмейстеру:

– Сюда бы ещё воды в бочонках, да кишку протянуть к танксам. Распорядись, голубчик.