Жизнь адмирала Нахимова

Местами фуражка лейтенанта касается растянутой сетки. Если будут попадания в верхний рангоут, сетка задержит обломки. Для той же цели, на случай разрыва фалов и горденей, реи дополнительно укреплены цепями.

Нахимов доволен. Инструкция командира выполнена точно. Что ещё? Он ныряет под мокрый брезент и опрашивает конопатчиков. Под рукой ли у них свинцовые листы, войлок, гвозди, доски?

– Скоро ли, Павел Степанович? – томится гардемарин Истомин.

– Это вы о бое? Запаситесь терпением, Владимир. Ещё успеет надоесть.

– Скучно в нижнем деке. Брат с Корниловым все увидят.

Улыбаясь, Павел Степанович покидает огорчённого юношу. После полумрака в нижней палубе глазам больно от яркого солнца и бирюзового блеска воды. Прикрывая их ладонью и щурясь, Нахимов глядит в сторону Сфактерии.

"Сирена" и "Армида" французов ещё держатся близко. Это досадно. Задерживается вся русская колонна, и турки выигрывают время для изготовления к бою береговых батарей. Кодрингтон недаром ушёл вперёд с английскими кораблями. Вот они без выстрела уже в глубине бухты и методично заходят на левую сторону турецкой дуги.

– Помолчите-ка, братцы. Что с марса кричали?

Он прислушивается, и тогда долетает звучный, отчётливый доклад Корнилова:

– Турецкий адмирал сигналит: "Не ходить далее".

Тишина. Хлопает парус. Скрипит какая-то снасть. Вскрикивает Лазарев:

– Мичман! Корнилов! Докладывайте ответ "Азии"! Разобрали?

– Так точно! Адмирал Кодрингтон поднял сигнал: "Иду давать приказания".

Теперь отчётливо виден оголённый и безлюдный берег Сфактерии. Мрачно высится пятиугольник каменного форта с чёрными амбразурами.

– Жалкие потомки Сюфрена, – бормочет по соседству с Павлом Степановичем мичман Путятин и жестом показывает на корабли де Риньи. Они пропустили ветер и нарушили дистанцию. Их фрегаты оказались уже позади русского арьергарда.

Морской глаз Нахимова отмечает больше. Французы вынудили и "Гангут" потерять ветер. Отрезанный от "Азова" французскими кораблями, он не скоро догонит флагмана. А это значит, что в бою "Азову" придётся тяжко, он будет верный час без поддержки. Нахимов не высказывает вслух свои соображения. Лазарев, конечно, всё видит и оценивает, а впрочем, и не к чему сейчас обсуждать.

– Счастливо, – ворчит опять Путятин, – что турки струсили.

– Клевещете на противника, – невозмутимо говорит Павел Степанович. Извольте прислушаться.

Ветер из бухты дует в борт и отчётливо доносит оживлённую ружейную трескотню. Не дожидаясь ответа, Нахимов взбирается на фор-марс и кладёт на плечо марсового длинную подзорную трубу.

Дымки и огоньки распространяются с низкого турецкого судна, подвигающегося к "Азии". К фрегату "Дармут" спешно возвращается шлюпка. "Ага! "Азия" спустила переговорный флаг. Взлетает новый сигнал. Так и есть. "К атаке!" И это брандер. Зажгли! Какое зловещее тёмное пламя! Подбирается к "Тридану". Уже порозовели паруса".

Вдруг весь лес турецких мачт опоясывается огнём. Гулкий тяжкий грохот грозовым громом достигает "Азова".

"Ну, теперь нам легко не дадут войти в бухту", – соображает Павел, быстро спускаясь вниз.

– Зажечь фитили! Забить снаряды! Приготовиться к стрельбе с обоих бортов!

Он командует с виду бесстрастно. Не юноша вроде Путятина, и не мальчик, конечно же, как Истомин, выглядывающий в фор-люк с жадным вопросом в глазах. Нет, он – опытный лейтенант. Однако, скрыто от товарищей и подчинённых, и у него сердце трепещет, неровно, торопливо гонит кровь. И у него этот бой первый.

У батареи левого борта матросы бросились плашмя на палубу. Слабо ухнуло ядро и всплеснуло воду, ствол пушки окатился водою. Это начался обстрел с форта. Он уже почти на траверзе.

– Не кланяйсь, не зевай! – кричит лейтенант. – Батарея правого борта!.. Пли!

Ползёт пороховой дым и застилает палубу, и, когда его относит ветром, между необычно сдержанными и старательно работающими моряками кровь раненых растекается в пазах и пропитывает скоблёные доски.

"Было тридцать семь, осталось тридцать пять", – механически считает своих артиллеристов Павел, отсылая из цепи в крюйт-камере одного матроса на четвёртую пушку.

Сто двадцать пять орудий береговых батарей продолжают стрелять по кораблю. "Азову" достаётся всех больше. Счастье, что турки берут прицел высоко. Пока только в корме одна подводная пробоина. Её быстро заделывают. Но на верхней палубе повреждения растут.

В лужах крови и воды мокнут клочья парусов и тросов, опалённое тряпье, пустые картузы. Всё чаще уносят раненых к лекарям в кают-компанию и церковную палубу; там же в углах под простынями лежат и убитые.