Жизнь двенадцати цезарей

Родился в лагере, воспитан в отцовской палатке. Уже одно это должно былоСлужить предзнаменованием, что его ждет престол.

Я, в свою очередь, нашел в «Ежедневных Известиях», что он родился в Анции. Плиний опровергает Гетулика. По его словам, последний лжет, из желания подслужиться. Для прославления молодого и честолюбивого государя он хочет позаимствовать кое-что из города, посвященного Геркулесу. В роли лжеца он мог выступить с тем большей смелостью, что почти за год до этого у Германика родился в Тибуре сын, называвшийся так же Гаем Цезарем. О милом этом мальчике и его преждевременной смерти мы говорили выше.

Несостоятельность мнения Плиния доказывает хронология. Историки Августа согласны в том, что Германика послали в Галлию по окончании его консульства, когда у него уже родился Гай. Мнение Плиния ничуть не подтверждается и надписью на жертвеннике, так как Агриппина родила в области треверов двух дочерей. Кроме того, всякое деторождение, без различия пола, называется puerperium, — в старину и девочек называли puerae, как мальчиков — puelli. Существует, кроме того, письмо Августа, адресованное им его внучке Агриппине, за несколько месяцев до его смерти. Здесь о нашем Гае — в то время он был единственным живым мальчиком, носившим это имя, — говорится следующее: «Вчера я порешил с Таларием и Азиллием отправить мальчика Гая, если только на это будет Божья воля, 18 мая. Кроме того, я посылаю вместе с ним одного из своих рабов, в качестве врача. Я писал Германику, что если он хочет, то может удержать его у себя. Будь здорова, дорогая Агриппина, и старайся здоровой же доехать до своего Германика».

Мне кажется, отсюда вполне ясно следует, что Гай не мог родиться там, куда его почти двухлетним привезли из Рима. Это обстоятельство заставляет подозревать и достоверность вышеупомянутых стихов, тем более что их автор неизвестен. Таким образом, нам остается только полагаться на авторитет официальных данных, особенно потому, что Антий Гай всегда предпочитал всем другим городам и резиденциям, любил его, как свою родину, и, скучая в Риме, хотел сделать Антий пребыванием двора и своей столицей.

Калигулой прозвали его в насмешку солдаты, так как он во время своей жизни в лагере одевался как простой солдат[261]

. Как горячо любили и уважали его солдаты, привыкшие к нему, вследствие его воспитания в лагере, доказывает, между прочим, следующий факт. Всем известно, что несомненно один он своим появлением усмирил солдат, волновавшихся после смерти Августа и разъяренных до бешенства. Они успокоились тогда только, когда узнали, что Гая хотят отправить в соседний город, желая спасти от опасностей бунта. Тогда, наконец, ими овладело чувство раскаяния, и, ухватившись за телегу, они стали удерживать ее, умоляя не навлекать на них подобного позора[262].

Гай был с отцом и в сирийском походе. По возвращении оттуда он жил сначала с матерью, а после ее ссылки — у своей прабабки Ливии Августы. Когда она умерла, он сказал над ней похвальную речь перед кафедрой, хотя в то время еще не был совершеннолетним. Затем он перешел к своей бабушке Антонии и на двадцатом году жизни был вызван Тиберием на Капри. В один и тот же день ему надели здесь тогу и выбрили бороду; но это не сопровождалось никакими торжествами, как то было при вступлении в совершеннолетие его братьев. Здесь были пущены в ход всевозможные хитрости со стороны лиц, старавшихся выпытать его и заставить заявить свое неудовольствие; но он не поддался. Он как бы забыл о несчастиях своих родных: можно было думать, что ни с кем из них не было ничего дурного. Мало того, он с невероятным притворством переносил свои личные страдания и выказывал такое послушание деду и его окружавшим, что впоследствии о нем вполне справедливо говорили, что не было лучшего раба и худшего государя, чем он[263]

.

И все-таки уже тогда он не мог обуздать своей природной кровожадности и бесстыдства. Так, он чрезвычайно любил присутствовать при пытках и казнях преступников, ходил ночью, в парике и длинном платье, по притонам и публичным домам и принимал живое участие в сценических представлениях, в танцах и пении. Тиберий, конечно, охотно позволял ему это, с целью попытать, нельзя ли этим путем смягчить его душу, чуждую сострадания: в высшей степени проницательный старик оказался настолько дальновидным, что не раз повторял, что Гай живет на гибель свою и всех и что он воспитывает для римского народа ехидну, а для мира — второго Фаэтона!..

Вскоре Калигула женился на дочери аристократа Марка Силана, Юнии Клавдилле. Затем его назначили авгуром, на место его брата Друза, но, прежде чем посвятить в авгуры, сделали верховным жрецом, «во внимание к его горячим родственным чувствам и дарованиям».