Жизнь двенадцати цезарей

Гладиаторские игры он давал несколько раз, частью в амфитеатре Тавра, частью за «барьером». На них выступали толпы отборнейших африканских и кампанских кулачных бойцов. На играх Калигула не всегда председательствовал лично, но иногда уступал должность председателя магистратам или друзьям. Театральные представления он давал часто, причем они отличались разнообразием и происходили в различных местах, иногда даже ночью. В таких случаях весь город был освещен факелами. Император бросал в народ и разного рода подарки, кроме того, давал каждому корзинки со снедью. Заметив за одним обедом, что сидящий против него римский всадник ест с большим аппетитом в сравнении с другими и находится в очень веселом настроении, он послал ему свою порцию, а одному сенатору в награду за то же самое отправил указ, где пожаловал его претором вне очереди. Он устраивал и очень много игр в цирке, игр, продолжавшихся с утра до вечера. В промежутках давались то охота на африканских зверей, то конные состязания, называвшиеся «троянскими». Во время самых блестящих игр арену посыпали суриком и горной зеленью; лошадьми правили исключительно сенаторы. Раз император дал представление в цирке неожиданно, когда его стали просить об этом несколько лиц, стоявших на балконах соседних домов, в то время как он смотрел на новое убранство цирка из гелотианской ложи.

Мало того, он придумал игры, новые и в своем роде необыкновенные. Собрав отовсюду грузовые суда и поставив их на якоре, по два в ряд, в пространстве между Байями и молом в Путеолах, он приказал насыпать на них землю и сделать плотину, наподобие Аппиевой дороги, шириной почти в три тысячи шестьсот шагов[269]. По этому мосту он разъезжал взад и вперед два дня подряд. В первый день он ехал на лошади в богатой сбруе; на голове у него был дубовый венок, в руке щит и меч; одет он был в вышитый золотом греческий плащ. На другой день он надел кучерское платье и выехал в колеснице, запряженной парой знаменитых лошадей. Перед ним шел мальчик Дарий, один из парфянских заложников, а за ним ехал отряд преторианцев и множество его приятелей в экипажах.

И знаю, многие считали, что Гай придумал тот мост в подражание Ксерксу, который когда-то перекинул, к общему удивлению, мост через более узкий Геллеспонт. По мнению других, он хотел молвой о таком огромном сооружении запугать Германию и Британию, которым грозил войной. Но мальчиком я слышал от своего отца следующий рассказ. Самые близкие ко двору лица объяснили ему причину, побудившую Калигулу сделать мост так. Астролог Тразилл сказал Тиберию, который был озабочен мыслью о своем будущем наследнике и хотел объявить им своего родного внука, что Гаю так же мало надежды быть императором, как переехать на лошадях через Байский залив.

Калигула устраивал игры и вне пределов Италии, например, игры в честь Диониса, в Сицилии — в Сиракузах, или смешанные — в Галлии, в Лугдуне, причем происходили состязания в греческом и римском красноречии. Говорят, на подобных состязаниях побежденные награждали победителей и, кроме того, должны были сочинять им похвальные речи. Авторы, которых произведения никому не нравились, должны были стирать их губкой или языком, если не хотели быть побитыми прутьями или выкупанными в соседней реке.

Император докончил недостроенные Тиберием сооружения, храм Августа и театр Помпея, а сам начал водопровод от Тибура и амфитеатр вблизи «барьера». Из этих сооружений одно было окончено преемником Калигулы, Клавдием, другое — оставлено. В Сиракузах он реставрировал обвалившиеся от древности городские стены и храмы богов. Он решил также обновить дворец Поликрата на Самосе, докончить дидимский храм в Милете[270] и выстроить город в Альпийских горах, но, прежде всего, прорыть перешеек в Ахайи. Для этой цели он уже послал туда одного из приминиларов, для производства необходимых измерений.

До сих пор я говорил об императоре, теперь следует рассказать о чудовище.

Он принял множество титулов. Так, его звали «Благочестивым», «Сыном лагеря», «Отцом войска», «Благим и великим цезарем». Услыхав однажды, что цари, приехавшие в столицу для засвидетельствования ему своего почтения, заспорили у него за обедом о знатности своего происхождения, он вскричал: «Εἶς ϰοίρανος ἔστω, εἶς βασιλεύς!»[271]