Жизнь Лавкрафта

   Наибольший пыл Лавкрафта вызывал второй принцип Элиота - отрицание телеологии. Его мировоззрение, порожденное занятиями астрономией, сводило всю историю человеческой расы к ничтожной наносекунде в царстве бесконечного пространства и времени; и любое предположение - неважно, метафизическое или этическое - что человечество, предположительно, может иметь некую космическую (как противоположность локальной) важность, заставляла его давать оппонентам отпор со всей доступной риторической силой. Одной из теорий, к которой он прибегал в своей борьбе против телеологии, было Вечное Возвращение Ницше - согласно которой, учитывая бесконечность пространства, времени и материи, все существа и события во вселенной обречены повторяться бессчетное число раз. Подобно Лавкрафту, Ницше использовал этот аргумент в споре с религиозными концепциями вселенной, как сотворенной божеством ради существования человеческой расы. Однако постепенно Лавкрафт был вынужден отступить от идеи вечного возвращения и сменить ее на более научно обоснованную идею энтропии - постепенной деградации всей энергии космоса до состояния теплового излучения. Здесь он следовал Эллиоту, а не Геккелю, который отрицал энтропию, поскольку был настолько предан концепции вечного космоса, что не мог представить себе время, когда вся материя, возможно, исчезнет. На это Эллиот возражал:

   Если преобразования материи и энергии полностью обратимы, с равной возможностью происходя в любом направлении, тогда Вселенную можно расценивать, как неизменно бытующую в состоянии, более или менее близком к нынешнему... [Но] преобразования не происходят одинаково легко в любом направлении; они со всей определенностью склонны к тому, что можно назвать вырождением материи и энергии. Вселенная стремится вниз; и - по крайней мере, теоретически - можно представить то время, когда она окончательно окажется внизу, став неподвижной и "безжизненной". (61)

   Мы увидим, что эта идея некоторым образом отразится в тех рассказах Лавкрафта, где он живописует финальное остывание солнца и исчезновение всякой жизни на этой планете и по всей солнечной системе. Нет полной уверенности, что Лавкрафт на самом деле принимал идею энтропии; для этого он тоже был чересчур предан идее вечности и безграничности вселенной (эти концепции позволяли ему высмеивать раздутое самомнение человечества) - вот почему он идея Эйнштейна о кривизне пространства вызывала у него определенную неловкость.

   Другое, чем Лавкрафт отличался от Геккеля, - тем, что последний придает очень здравой идее - теории эволюции Дарвина - космические масштабы. Подобно Лавкрафту, Геккель находит в Дарвине мощное оружие против земной телеологии:

   Дарвин первым указал, что "борьба за жизнь" - бессознательный регулятор, который контролирует взаимную работу наследственности и адаптации в деле постепенного преобразования видов; это великое "селективное божество", которое, посредством одного "естественного отбора", без предварительного замысла, творит новые формы, подобно тому, как селекционер с определенным умыслом творит новые породы посредством "искусственного отбора". Он дает нам решение великой философской проблемы: "Как могут целевые приспособления быть порождены чисто механическими процессами, без замысла?"... Таким образом, мы избавляемся от трансцендентного "замысла" телеологической философии, который был величайшим препятствием росту рациональной монистической концепции природы.

   Это опровержение религиозного "аргумента от замысла" - идеи, что живые существа настолько хорошо приспособлены к условиям своего обитания, что они должны были быть созданы богом - предвосхищало еще "Кандида" Вольтера; уже эпикурианцы значимо указывали на несовершенство мира в противовес этой концепции. Хотя научное обоснование должно было подождать появления Дарвина. Но далее Гекель делает широкое предположение, что принцип эволюции неотъемлем для космоса в целом: "Действительно, были философы, что тысячи лет назад говорили об эволюции вещей; но признание того, что подобный закон господствует над вселенной и что мир - ничто иное, как вечная `эволюция вещества', - плод девятнадцатого столетия" (4). Забавно, что Лавкрафт по сути опровергает этот аргумент, когда в эссе "В защиту Дагона" нападает на мистера Уикендена, который выдвинул религиозный аргумент почти аналогичного содержания: