Читаем Жизнь по-американски полностью

Думаю, я не единственный, у кого существует такая проблема. Я слышал о всякого рода приемах, к которым люди прибегают, чтобы выйти из положения. Когда Бейб Рут не был уверен, встречался ли он ранее со своим собеседником, он дружески улыбался ему, говоря: "Ведь вы… я что-то никак не могу вспомнить…" Если собеседник подсказывал "Джон", то Бейб говорил: "Ну конечно, Джон, я только фамилию вашу забыл". Если же собеседник говорил "Смит", Бейб менял свою тактику: "Я знаю, что вы Смит, я только не помню, как вас зовут".

Встречая на приеме приближающихся вереницей гостей, я обычно протягиваю руку и улыбаюсь в надежде, что следующий, кто подойдет, окажется знакомым, и, если человек говорит: "Последний раз виделись мы в…", — я живо откликаюсь: "о да!"

Приходится вести себя так, чтобы не обидеть людей. Как президент США я принимал в среднем до восьмидесяти человек в день, от президентов и премьер-министров до детей, страдающих рассеянным склерозом. Иногда в моем расписании было более двадцати встреч, с 9 утра до 5 часов вечера по крайней мере. В течение дня приходилось в считанные секунды перестраиваться после совещания по поводу серьезного международного кризиса на встречу с последней "мисс Америка" или с группой спортсменов в Розовом саду или на фотографирование после надрывающей сердце встречи с больным ребенком. Приходилось знакомиться с сотнями людей, слышать однажды их имена с тем, чтобы уже через минуту быть не в состоянии связать лицо с именем.

Годами я слышал вопрос: "Как может актер быть президентом?' Иногда я задумывался над тем, как можно быть президентом, не будучи актером.

Человек моей бывшей профессии привыкает к критике в прессе — заслуженной и незаслуженной, справедливой и несправедливой, — и все, что ему приходится читать о себе, воспринимает скептически. Светские хроникеры и критики становятся частью его жизни. Критик может разнести его фильм, а он говорит себе: "А фильм-то неплохой и публике нравится". Это приучает его к мысли, что пресса не всегда права, и готовит его к восприятию критики и политического характера. У него развивается скептическое отношение ко всему, что он читает, и он воспринимает все как должное. Такой опыт в прошлом помогает, когда становишься президентом.

Что касается прессы, то я всегда считал, что свобода печати так же жизненно важна для Америки, как конституция и билль о правах. При серьезном, ответственном отношении к делу пресса не только информирует публику о том, что происходит в правительстве, но и разоблачает коррупцию, неоправданные траты и плохое управление.

Но после "уотергейта" в Вашингтоне укоренился нездоровый дух. Вполне понятно, что пресса, особенно ее представители при Белом доме, скептически относилась ко всему, что им говорили о поведении президента. Некоторые журналисты в Вашингтоне с особым усердием занялись всякого рода расследованиями, убежденные, что раз был один скандал, то найдется и еще что-нибудь.

Как я уже сказал, для здоровой демократии необходима свободная и энергичная пресса. Если не она оповестит нас, то кто же? Но с такой свободой сочетается и особая ответственность, требующая справедливости и точности. Журналисты должны помнить о том огромном воздействии, какое их слова могут оказать на человеческую жизнь. К сожалению, в умах читателей и слушателей слова "подвергнуть сомнению" истолковываются часто как "признать виновным". Это не значит, что журналисты не должны заниматься своим делом, но они должны при этом быть очень осторожны.

Я понимаю, что в обязанности вашингтонских корреспондентов входит держать президента под прицелом и сообщать народу обо всем происходящем в Белом доме. Отсюда неизбежность столкновений между прессой и президентом. Однако я всегда сожалел об этом. Мы ничего не скрывали, и меня мучило, что мне никогда не удавалось убедить в этом прессу.

Меня раздражали и старания некоторых журналистов поймать меня на какой-нибудь ошибке. Я не знаю ни одного человека, который не совершал бы ошибок время от времени и не делал бы ошибочных заявлений. Особенно это относится к президенту, вынужденному постоянно произносить речи и отвечать на вопросы. Некоторые журналисты, казалось, всячески старались "ловить" меня, особенно во время пресс-конференций. Если они хотели подвергнуть сомнению нашу политику или наш подход к решению какой-то проблемы — прекрасно. Но разве это не мелочность — каждый раз цепляться к пустякам?

Нэнси и я никогда не позволяли таким обстоятельствам испортить наши отношения с прессой. Каждый год на Рождество мы устраивали для состоящих при Белом доме корреспондентов прием и каждое лето устраивали пикник в Санта-Барбаре для сопровождавших нас туда журналистов. Мы сохранили самые лучшие воспоминания о встрече с семьями и друзьями журналистов, фотографов и технических специалистов, сопровождавших нас в заграничных поездках. Хотя обязанности наши в этих поездках были различны, нас каждый раз объединяло сознание участия в замечательном приключении.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное