Я хотел воздержаться от объяснений относительно событий в Иране и Бейруте не потому, что стыдился своей роли в них, — напротив, я был очень горд тем, что вызволил трех заложников, — а потому, что боялся помешать ожидаемому в ближайшее время освобождению остальных, а также поставить под удар сотрудничавших с нами иранцев. Но, к сожалению, молчание не породило ответное молчание.
Седьмого ноября Дэвид Джекобсен с женой и детьми приехал в Белый дом. Шум в прессе огорчил его даже больше, чем меня. Он сказал, что заложники находятся в отчаянном положении, и, если кампания в газетах будет продолжаться, "Хизбаллах" не освободит Андерсона и Сазерленда. Затем он прошел со мной в Розовый сад и обратился к корреспондентам с просьбой проявлять сдержанность: "Во имя господа Бога, поймите, что стоит на карте, и оставьте эту тему в покое!"
Но огненный шквал в прессе нарастал, и с ним улетучились наши надежды на возвращение Терри Андерсона и Томаса Сазерленда. Это было одним из моих самых тяжелых переживаний на посту президента: сначала надеяться, что наши страхи не оправдаются, затем смириться с реальностью — заложники не вернутся домой. Через три дня после визита Джекобсена в Белый дом я записал в дневнике:
"Солнечный, почти летний день. В 11.30 — совещание в Овальном кабинете; присутствовали Дон Р., Джордж Шульц, Джордж Буш, Кэп У., Билл Кейси, Эд Мис, Джон П. и двое его сотрудников. Тема обсуждения: буря в прессе, обвиняющей нас в переговорах с террористами о выкупе заложников за оружие. Нас упрекают в том, что мы нарушили свой собственный закон, запрещающий поставки оружия в Иран. В качестве доказательства ссылаются на разнообразные анонимные источники, в том числе на датского матроса, утверждающего, что он служил на судне, на котором оружие перевозилось из Израиля в Иран, и т. д. и т. п. Приказал подготовить заявление для прессы, в котором мы отрицаем выкуп заложников за оружие и отказываемся отвечать на остальные обвинения и вопросы, потому что это представляет опасность для заложников, а также людей, через которых мы устанавливали контакт с террористами".
Моя дневниковая запись за 13 ноября отражает то раздражение, которое у меня вызывал шум, поднятый прессой:
"Мутный поток безответственных инсинуаций в прессе вышел из берегов. Похоже, что средства массовой информации пытаются представить из этого дела новый "уотергейт". На утреннем заседании сделал решительное заявление: я сам выступлю по телевидению и скажу народу правду. Мы пытаемся организовать это выступление завтра".
На следующий вечер в двенадцатиминутном выступлении по телевидению я рассказал об иранской инициативе и твердо заявил: "Повторяю, мы не платили за освобождение заложников оружием или чем-либо еще. Никаких сделок с террористами мы не заключали и заключать не собираемся".
Я надеялся, что, откровенно и честно рассказав обо всем, я утихомирю прессу, но этого не произошло. На состоявшейся вскоре пресс-конференции я опять объяснил, чем руководствовался, поддерживая иранскую инициативу, и признал, что Шульц и Уайнбергер выступали против нее. "Я взвесил их возражения, — сказал я, — подумал, чем придется платить за неудачу и чем вознаградится удача, и решил, что упускать случай нельзя. Я полностью беру на себя ответственность за это решение и за последующую операцию. Как сказал Линкольн, принимая другое серьезное решение: "Если все получится, не важно, что меня будут критиковать. Если ничего не получится, то, хоть бы десять ангелов встали на мою защиту, — ничто мне не поможет".
Хотя Джордж Шульц и Кэп Уайнбергер ни разу не напомнили мне о своих предупреждениях, нельзя было отрицать, что они были правы: вопреки фактам иранскую инициативу действительно представили как выкуп заложников за оружие. Мы узнали, что обязаны разглашением нашей тайной операции недоброжелателю Рафсанджани, который рассказал о ней бейрутской газете, чтобы нас скомпрометировать. Но он все переврал. Он утверждает, что мы имели дело с иранским правительством — то есть с самим аятоллой — и что мы продавали оружие в обмен на заложников. Наша пресса подхватила эту фальшивку и по сей день утверждает, что мы продавали аятолле оружие в обмен на заложников. Этого никогда не было. У нас даже никогда не было прямых контактов с похитителями, и мы твердо знали, что оборонительное оружие, которое поставлялось в Иран, никогда не попадет к тем, в чьих руках находились наши заложники. Но пресса поверила не мне, а бейрутской газетенке.