Жизнь, по слухам, одна!

Серые дома расступились, подвинулись, стало просторно и светло, как будто, миновав Триумфальную арку, они со всего размаху въехали в какой-то другой город.

– Галина Юрьевна шлет тебе сердечный привет, – светским тоном проговорила Ниночка. – Велит кланяться.

– Она же меня ненавидит.

– Откуда ты знаешь? – искренне удивилась простодушная Ниночка, и Димка покатился со смеху.

– Да это всем известно. Она только глухому не рассказала, что я подлец и бросил бедную овечку на произвол судьбы.

– Бедная овечка – это я?

– Бедная овечка – это ты. А я чудовище.

– Ну, ты и есть чудовище.

– Согласен, – вдруг заявил он, и Ниночка быстро на него посмотрела.

– Не смотри ты на меня так, – взмолился он. – Я и сам не знаю…

– Чего ты не знаешь?

Вот никогда Ниночка не умела играть в такие игры – в слова, в многозначительное молчание, в вопросы, на которые мужчина не знает, как ответить, теряется, мямлит, и из его мычания, молчания и сопения можно сделать безошибочные выводы!.. В том смысле, что – любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет. Она давным-давно и как-то сразу получила Димку в свое полное распоряжение и с тех пор ни в чем таком ни разу не практиковалась. Пожалуй, в этом единственном – в неопытности – они были схожи с Катькой Мухиной, то есть как там ее… с Зорькиной, нет, с Зосимовой, вот как!

– Нин, – бывший муж прицелился, будто собрался с духом, помедлил и вцепился в ее холодную ручонку. Его ладонь была широкой и горячей. Он вцепился, подержал и аккуратно переложил ее руку на собственное джинсовое колено.

Ниночка замерла и почти перестала дышать, словно суслик, внезапно напуганный светом автомобильных фар. Кажется, последний раз он так брал ее еще до Всемирного потопа. Потом пришел потоп, и он больше за руку ее не брал.

В висках у Ниночки стучало. Она скосила глаза и посмотрела. Все правильно – он держал ее руку и не отпускал.

– Нина, я давно хотел с тобой поговорить. Я сразу хотел с тобой поговорить!.. Я только не знал, как это сделать. Я тебе и звоню все время потому, что мне… мне без тебя очень плохо!

Эта детская фраза – «мне без тебя очень плохо!» – моментально объяснила Ниночке все.

Ну так получилось. Ну просто по-другому и быть не могло. Ну так сложилась жизнь.

Только один мужчина был предназначен для нее, и она предназначена для него, и они оба об этом прекрасно знали! Только один мужчина мог взять ее за руку, и – готово дело! – она почти перестала дышать и следила за ним расширенными, страшными, ставшими поперек зрачками.

Если б он сказал: «Мне без тебя очень хорошо», она бы не поверила. Собственно, он только и делал, что так говорил весь последний год, и Ниночка не верила ни единому его слову.

Ему не могло быть хорошо, если ей плохо. Не могло, и все тут.

Если бы Ниночка умела играть во всякие игры, у нее получилось бы сделать вид, что она очень удивлена – наверное, наверное!.. Удивлена, поражена и несколько злорадствует – то-то, дорогой мой, побегал на свободе, накушался досыта, теперь обратно хочется, к очагу?! А я тебе на это вот что скажу: сделанного не воротишь, никто тебя не заставлял, в одну реку дважды не войдешь, у меня своя жизнь, у тебя своя – и что там еще в духе мудрейшей Галины Юрьевны?!.

Но играть Ниночка не умела.

Играть она не умела, и еще ей было очень понятно, что ему на самом деле плохо без нее. Давно плохо. И всегда было плохо.

– А… твоя новая жизнь? Ну, та, к которой ты от меня ушел? – спросила она совершенно серьезно и тихонько поскреблась ноготками в его ладонь. Она часто так делала в той, прежней, жизни, и тогда ему это очень нравилось. – Или она куда-то делась?

– Да никуда она не делась! – сказал Димка с досадой и крепче сжал ее пальцы, он и раньше всегда так делал. – Просто все это какая-то фигня, Ниночка. Ты понимаешь?

Она посмотрела на их сцепленные руки, а потом на город за окнами. Руки были напряженными, а город летел и летел мимо, как во сне.

– Не очень, – призналась она. – Ты же мне ничего не объяснил тогда! И сейчас не объясняешь!

– А что я могу объяснить, когда сам не понимаю?! – моментально рассердился он. – Я… когда уходил, думал, жизнь начнется сначала, думал, что я смогу…

– Что?

– Я тогда устал очень. – Он вдруг поднял ее руку и поцеловал. – И от тебя устал, и от себя устал, и вдруг мне показалось, что больше ничего и никогда не будет, а тут…

– А тут она?

Димка покосился на Ниночку, словно хотел удостовериться, не смеется ли. Ниночка не смеялась, глядела, пожалуй, с сочувствием.

– А тут она, – согласился он со вздохом.

Теперь ему хотелось, чтобы Ниночка его жалела, и казалось, что это очень правильно – уж больно жизнь у него тяжела, кто-то же должен его пожалеть!

– И поэтому ты ушел от меня, а потом еще написал бумагу, что семейная жизнь не ведется с какого-то там числа, и что фактически мы друг другу совсем не подходим, и что-то там еще было… А, взаимопонимание утрачено, вот что!

– Нина! Зачем ты так?!