Жизнь вопреки

Конечно, власть, отслеживающая твою деятельность, существовала, и отчасти ты был подчинён ей. Но она была в определённом отдалении. И неслучайно моё условие, которое я высказал Ельцину с минуты моего назначения, – всю ответственность за работу Российского радио и телевидения несу я. И прошу вас дать мне возможность осуществить эту ответственность и не позволять вашим подчинённым вмешиваться в мою работу.

– Согласен, – ответил Ельцин. – Я принимаю ваши условия.

Конечно, делая столь откровенные заявления, я рисковал, но я понимал: в той неустойчивой атмосфере становления страны я нужен Ельцину, и поэтому должен заявить свою позицию. Помогло мне это в моей работе? И да, и нет.

Если Ельцин, действительно, не вмешивался, то свита – это было как проклятие, они использовали любой повод, чтобы наступить на горло.

В советское время, а я уже в ту пору был вхож во властные коридоры, ничего подобного не было. Если окружение знало, что некий N имеет контакт с первым лицом, то в общении с этим N оно, окружение, было достаточно аккуратно. Ельцинская эпоха была иной. В силу внезапности своего появления она не имела традиций, не успела их сотворить. Всё начинается с нуля. И Ельцина это не интересовало. Поэтому сотворением традиции занимался не он, а его окружение. Он сам выпустил вожжи из рук. И появление нового человека в окружении Ельцина было, как правило, продуктом спонтанности, и все утвердившиеся и осевшие на своих местах делали всё возможное, чтобы разовый контакт нового лица не превратился в постоянную связь и тем самым усложнил их жизнь. Я всё это испытал на себе.

Как написал в своей книге «Власть в тротиловом эквиваленте» Михаил Полторанин: Попцов раздражал Ельцина своей самостоятельностью, но он, тем не менее, считал его членом своей команды.

Это сказал не я, а Михаил Полторанин. Я был действительно сторонником Бориса Николаевича и вместе со своей командой многое сделал, чтобы он стал высшей властью в России, а затем – чтобы он устоял и все импичменты, идею которых вынашивали его злейшие противники (а это было депутатское многолюдье, осевшее в Верховном совете), так и остались мифами, а не превратились в реальность.

По сути, то, что я пережил с 1990-го по 1996-й год, правомерно назвать дорогой на Голгофу. Я создавал телевидение вопреки. Существовало ОРТ – Останкинское телевидение, главное телевидение Советского Союза. Горбачёвские времена, обратившие в реальность свободу слова, дали толчок в развитии телевидения. В этом смысле программа «Взгляд» была олицетворением этого нового времени. И то, что она была молодёжной программой, можно считать символичным.

Был вариант переаттестовать «Взгляд» в программу Российского телевидения. Затея была Анатолия Лысенко, с именем которого связано появление этой программы в эфире, и делалась она под его руководством. Толя был оплотной фигурой Останкинского телевидения. Так вот, Толя и я спустя недолгое время отказались от этой идеи. Тогда я сказал – «Взгляд», бесспорно, новая страница в телевизионной эпохе. Но это страница Останкинской книги, а мы пишем свою книгу Российского телевидения. И жить за счёт чужой популярности для истинных профессионалов недостойно.

Я не уставал своим коллегам повторять мой главный девиз. Мы делаем другое телевидение. Это значит – свой стиль, другая режиссура, иной взгляд на происходящие события. Параллельно мы создавали другое радио. Радиостанция «Маяк» была в то время форпостом в радийном мире. Задача была очевидной – выиграть. Создать истинное российское радио. С первых шагов это была жизнь вопреки, но мы её прошли. Сегодня «Радио России» – это, бесспорно, лучшее радио в стране. В силу многогранности, уровня культуры, языка и, что самое главное, жизненной остроты такого радио раньше не было. Нечто подобное нам предстояло создать и на телевидении. Именно это другое больше всего настораживало власть.

Характерен один эпизод. После одной из моих встреч с президентом на выходе меня остановил Костиков и сказал – есть разговор. Мы зашли в его кабинет.

– Борис Николаевич недоволен твоими интервью с ним. Ты слишком много там говоришь.

– Ничего подобного, – ответил я, – соблюдается строгий лимит. Берущий интервью, как собеседник, занимает не более 14 % общего времени.

– Относительно лимита точно сказать не могу, – ответил Костиков. – Но в каждом твоём разговоре с Ельциным ты очень заметен. И у президента вызываешь раздражение.

Действительно, в течение первых двух лет интервью у Ельцина, как правило, брал я. В каком-то случае это было необходимо. Надо было выработать стиль диалога с президентом. Ельцина надо было разговорить, у него подобная практика просто отсутствовала. Я, как правило, это делал до интервью. И тогда всё получалось. А если этого времени на разминку не было, или интервью он давал где-либо на выезде, они, как правило, были малоудачными. Но в том разговоре с Костиковым я не стал вдаваться в детали. Я просто подвёл итог разговора одной фразой: «Спасибо за информацию, я тебя понял».