Журавли

Адов путь примкнул на сером и безликом дне. Холодный ветр36 обжигал и его Солдатское нутро. И это нутро было уже чужеродным. Он не мог узреть радостный и восходящий луч могучего и ясного солнца, что вдруг на мгновение, всего лишь на малое мгновение выскользнул из-под серо-чёрных туч и коснулся осунувшегося и небритого лица, словно желал подбодрить и утешить своею малостью… Может, и утешил и подбодрил чуток, потому что лик святой печали застыл на дрогнувшем сердце… Но нет времени думать или размышлять над сим…

Солдат, чьё имя помнит лишь История Великого Бытия, бежит под градом пуль, не помня прошлого и не видя будущего… Он бежит вперёд, всё время вперёд, а позади смерть, она не отстаёт, на пятки наступает и царапает своими скользящими и грозными когтями…

И пот, как капли крови падают на стылую землю, которая тут же вскипает и стонет… Солдат бежит, бежит за своей наградой, которую обретёт в вечности… Встретит ли она его славою? Подаст ли ему благое величие? Он не ведает, не прозревает, он не гонится ни за славой, ни за наградой, он защищает свою Родину.

Будет ли эта Родина помнить (уважать) Солдата, отдавшего свою жизнь за неё? Будут ли в этой Родине достойные (праведные) потомки, которые поднимут за доблестного Солдата Знамя Победы и отдадут ему честь? Совершат ли ради Солдата низкий земной поклон, и почтут ли смерть его святым Молчанием?

Он ничего не знает про это, нет даже и намёка на какое-то увещевание, лишь уверенным шагом бежит вперёд за своей Славой, за своей Победой, за своим Подвигом. И слава, и победа, и подвиг сопричтут имя Солдата на благие и святые достатки, и будет он в них купаться, как победитель, будет возвышаться над всеми силами ада и ужаса, страдания и боли, хаоса и безволия. Никто не будет позабыт и ничто не будет позабыто, история умалчивает порою о многом, но не забывает ни о чём.

Всё, что в нём укрепилось прежде пажитью проклятой войны, всё теперь поизольётся во тьму кромешную, и тьма вскипит, взбунтуется, но уже не в силах будет разлить новые мучения, терзания, пытки, беспокойства, опасения, страхования, они сжаты божественной мощью и божественным прикосновением.

Солдат бежит вперёд под градом зловещих пуль и лицезреет смерть повсюду… Весь израненный, но не сдаётся, у него впереди – смысл, и смысл сей зовёт (влечёт) к себе… Токмо не видит пока Солдат смысл, лишь слышит шипение геенское, оно нагнетает в сердце кипевшее чувства непреодолимой тоски и полной безысходности…

Пламя адово со всех сторон сдавливает, сминает само сознание и оборачивает покрывалом чёрным… Серое небо, прежде такое возлюбленное и радостное, сияющее и весёлое, обратилось вдруг в смрад зловонный, который уже не крадётся, а вольго-о-отной волною страсти захлёстывает снизу доверху…

Сколько удастся ещё пробежать шагов святых и доблестных? Сколько раз ещё удастся окинуть жаждущим взором округу пылающую и ревущую? Сколько ещё мыслей, украденных событием смертоносным, осталось при нём и согревает сиротливую душу, сиротливую от нахлынувших страданий и печалей?

Есть ли в этой душе местечко для кро-о-охотной надежды, коя бы могла малостью утешить смущение и боль? Ой, ли горем одним всё замарано? Ой, ли бедою и горестью всё понакрылось? Ой, ли навсегда утеряна благая радость и тишина желанная?

Смерть…смерть…смерть…

Позади смерть и впереди тоже смерть… Свернуть некуда, спрятаться некуда и затеряться невозможно… Да он и не собирается прятаться и теряться. Он бежит вперёд за своим вечным покоем, за своим добротным счастьем и отрадою.

Есть ли ещё оное великолепие? Живо и действенно ли таковое благоустроение или и его уже не сыщешь, ибо одна разруха и хаос наметились, и давят, мнут со всех сторонушек, а до вечности и шаги складывать уже бесполезно.

Можно ли отыскать посреди беспредела, сумятицы и смятения многоликое торжество, да святое звучание, найдётся ли хоть небольшое, но истинное продыхновение для него, чтобы обустроиться в нём, успокоиться и утешиться?

Кто знает?

Кто-то знает…

Однако он не утерял надежду. Есть, есть, есть ещё махонький её огонёчек, и этот махонький огонёчек надежды пока не иссяк, не угас окончательно, не понакрылся чернотою ползучею и не утерялся среди зловоний смердящих. Под сердцем приостановился… Приостановился и ждёт… Мысли не дёргает, хотя нервы уже утрачены, да и смысл порассыпался… Лишь что-то незнакомое и странное возле сердца бьётся и удерживается…

Будут ли помнить его потомки рождённые и живущие? Будут ли зажигать поминальную свечу по нём изредка? Нужен ли он тем, кто впереди него на будущности лет, станет олицетворять добро и зло, купаясь, то в любви, то в ненависти?

Он не ведает про это…

Но он надеется на это…