Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Главный соперник карпулингового стартапа отличался не коммерческой моделью, а более привлекательным имиджем. Более привлекательный конкурент потребовал от частных извозчиков на личных авто привязать к радиаторным решеткам большие розовые усы из искусственного меха, а пассажиров приветствовать, соударяясь кулаками. Невероятно, но это сработало. Компания свой контингент знала. В кварталах, где название каждого второго магазина – каламбур, жители вкусом не отличаются.

Все представления о том, какими должны быть города, я утратила. Бары и кафе открывались поздно и закрывались рано, дорожный трафик, казалось, деградировал куда-то в прошлое. Город сочетал несочетаемое. Студия йоги с оплатой «сколько дадите» делила скрипучую лестницу со штаб-квартирой платформы шифрованной связи. Над торгующим поштучно сигаретами магазинчиком располагался офис анархистских хакеров. Старые офисные здания, величественные и запущенные, с мраморными полами и облупившейся краской, приютили ортодонтов и букинистов, а еще компании из четырех человек, пытавшиеся геймифицировать управление людскими ресурсами или коммерциализировать медитацию. В Парке Долорес дата-аналитики курили травку с вертящими обруч и кайфующими подростками из пригородов. Перед культовой классикой семидесятых независимые кинотеатры крутили рекламу сетевых устройств и софта для корпоративных клиентов. Даже вешалки в химчистке указывали на переходный период города: рядом с накрахмаленными полицейскими мундирами и обшитыми пластиком неоновыми синтетическими мехами висели сшитые на заказ костюмы и стойкие к машинной стирке пуловеры.

В тени роскошных жилищных комплексов раскинулись таборы бездомных. Люди спали, мочились и ширялись на вокзалах, лежали под рекламными плакатами одежды из масс-маркета и офисных приложений, а волны туристов усердно отводили глаза. Как-то утром меня разбудил крик на углу квартала: благим матом вопила волочащая ногу женщина в одной рваной футболке с логотипом транснациональной корпорации электронного ширпотреба.

Для меня это сосредоточение общественной боли было новым и обескураживающим. Мне никогда не доводилось видеть столь постыдного контраста вопиющего страдания и идеализма богачей. Это неравенство широко освещалось в СМИ, но я его недооценивала. Жительница Нью-Йорка, я думала, что к нему готова. Думала, что все это знаю. Я чувствовала себя пристыженной и наивной – и постоянно виноватой.

Я переехала в квартиру в Кастро, где моими соседями стали мужчина и женщина, оба моложе тридцати и тоже технари. Женщина работала во всеми ненавидимой социальной сети менеджером среднего звена по продукту. Мужчина был дата-саентистом в переживающем трудные времена гелиоэнергетическом стартапе. Оба бегуны на выносливость и велосипедисты-стайеры. Жира у них не было – как и предметов искусства в квартире. Холодильник украшала впечатляющая коллекция забавных магнитов, расположенных в идеальном порядке.

Наша квартира была гигантской, двухуровневой, с двумя гостиными и видом на залив. Оба соседа утверждали, что хотят жить отдельно, но никак не могут отказаться от регулирования арендной платы. Домохозяйствам с совокупным доходом свыше четырехсот тысяч – не считая акций менеджера по продукту – регулирование арендной платы явно не полагалось, но мы им пользовались. Когда я подписала договор субаренды в обмен на ключи, новые соседи по квартире поздравили меня с удачей.

Куда лучше я ладила с менеджером по продукту, хотя мы были из разных сфер: я обитала в мире стартапов, краю вечной молодости, а она, как всякий корпоративный босс, была взрослая, исполняющая свою роль, выторговывающая свое место. С детства играла на скрипке и, как чеховская героиня, собирала старинные книги в кожаном переплете. Я, со стопками пестрых современных книг в мягкой обложке и слабостью к истеричному инди-року, рядом с ней чувствовала себя дикаркой. Она казалась мне забавной, и, быть может, немного жалкой. Она меня восхищала, но оставалась чужой. Говорили мы в основном о физкультуре.

В съемной спальне был надувной матрас и пожарная лестница. Одну за другой я забирала из подсобки стартапа свои коробки. Книги я сложила на полу, кровать застелила походным одеялом, блузки и платья с запахом повесила в шкаф. Моя одежда выглядела как чужая, и, видимо, не без причины. Пару недель спустя я достала ее и отправила в Нью-Йорк бывшей коллеге по издательству, где она и другие женщины все еще наряжались для работы в офисе.

По пожарной лестнице можно было выйти на крышу, и время от времени я выходила «подвести итоги». Я смотрела на пастельные викторианские особняки, шелестящие магнолии, стелящийся по холмам туман, скользящие по заливу контейнеровозы. Время от времени я даже ощущала прилив привязанности к Сан-Франциско – похожее на надежду волнующее чувство, пусть и слабое, что в конечном итоге он может стать домом.

Когда менеджеру по продукту исполнилось тридцать, мы устроили в нашей квартире вечеринку с вином и сыром. Или, точнее, устроила она. Дата-саентист и я были на ней гостями.