Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

В начале каждого собрания управляющая раздавала конверты с текущей информацией и показателями работы компании: цифры продаж, новые клиенты, закрытые сделки. Нас знакомили с подробностями высокого уровня и мелкими деталями, от фамилий и заслуг кандидатов на должности до планируемого дохода. Это давало нам широкое представление о бизнесе. Отмечался личный вклад каждого, было приятно самим увидеть и оценить наши результаты. В конце собрания конверты собирали, пересчитывали и сразу уничтожали.

Гвоздем собрания всегда был гендиректор, рассказывавший нам о финансовом положении компании, развитии продукта, своих масштабных планах. По моде экосистем у нас царила прозрачность. Действительно важные решения продолжали принимать в Пентагоне или секретных чатах, о которых большинство из нас даже не догадывалось, но причастность все равно радовала.

Мы преуспевали, мы неизменно преуспевали. В культуре, где доходность – предмет гордости, у нас было чем похвастаться. Наши графики доходов казались карикатурой на графики доходов. Для отслеживания доходов инженеры создали внутренний веб-сайт, где мы могли наблюдать за поступлением денег в режиме реального времени. Посыл ясный и пьянящий: общество ценит наши усилия, а значит, и нас.

Публичное размещение акций казалось не просто неизбежным, а неминуемым. Тем не менее враг всякой успешной молодой компании – это самоуспокоенность. Для борьбы с ней гендиректор любил нагонять страх. Физически не грозный – уложенные гелем волосы торчат колючками, тщедушный, явно зябнущий, часто в помещении ходил в зеленой куртке, – он умел напугать нас до чертиков. Выражался по-военному.

– Мы на войне, – говорил он, скрестив руки на груди и играя желваками. В мире свирепствовали Сирия, Ирак и Израиль. Мы же воевали с конкурентами за долю рынка. Потупя взоры на свои бутылки чайного гриба или апельсинового сока, мы серьезно кивали в согласии с его словами.

Гендиректор не столько вдохновлял, сколько впечатлял. Никак не самый могучий в комнате – хотя, разумеется, всегда самый могущественный в комнате. Мы внимали ему как оракулу. Казалось, все, к чему он прикасался, обращалось в золото. Заслужить его редкую похвалу было очень приятно. Мы отчаянно старались ему угодить. Мы никогда не переставали двигаться. Мы стояли за дело.

Стоять за дело: аббревиатура СЗД фигурировала в наших послужных списках и разговорах с коллегами. Она означала ставить компанию на первое место и служила высшей похвалой. Святым Граалем была высказанная лично – а еще лучше, написанная в чате компании – благодарность гендиректора с формулировкой «Стоит за дело». Порой такое случалось, если мы сверх должностных обязанностей совершали что-то особенно ценное. Если он пребывал в добром расположении духа. Если нам везло.

Чувство товарищества рождалось легко. Просторный офис позволял рассредоточиться, но мы оставались вместе. Мы всегда знали, у кого похмелье. Всегда знали, у кого от нервов раздражен кишечник. Неизменно блюли правило, шутливо окрещенное «задница в кресле»: за нас говорило присутствие. Сачковать не собирались. Если кто-то отсутствовал, что-то было не так. Хотя исследования выявили слабую связь между продлением рабочего времени и производительностью, технологическая отрасль эксплуатировала идею собственной исключительности – к нам это не относилось.

Кроме того, мы веселились. Плевали на суетность и протокол корпоративного мира: ведь всегда не исключен шанс перескочить две или три ступеньки и сразу попасть в руководители. Одевались, как хотели. Причуды нам прощали. Пока мы были эффективны, нам позволяли быть самими собой.

Работа врастала в нашу личность. Мы были компанией, компания была нами. Мелкие неудачи и крупные успехи равно отражали наши личные недостатки и достоинства. Причастность к общему делу опьяняла, как и чувство нашей уникальности. Всякий раз, увидев в спортзале незнакомца в нашей футболке или упоминание о нас в социальных сетях или клиентском блоге, всякий раз, когда нас хвалили, мы делились в чате компании и гордились, искренне этим гордились.

* * *

Я переоделась во фланель. Купила австралийские рабочие ботинки и, потея, жала педали велосипеда в офис. Стала принимать витамины группы В и почувствовала себя бодрее и радостнее. Начала погружаться в EDM. В этой музыке горел отблеск фестиваля Burning Man, который никогда не выходил из моды в области Залива, также как танцы под экстази, усеянная светодиодами скульптура или леггинсы с психоделическим принтом.

Во время работы электронная танцевальная музыка не только давала мне иллюзию величия, но держала в ритме. Это был жанр моего поколения: музыка видеоигр и компьютерных спецэффектов, музыка 24-часовой суеты, музыка горделивых предателей. Декадентская и собранная на коленке, музыка истории или глобализации – а может, нигилизма, но веселого. Она вставляла как кокаин, только без счастья. Заставляла почувствовать, что я куда-то двигаюсь.