Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Ратовал за свои права: повышение в должности, большую независимость, прибавку зарплаты и увеличение доли акции. Соразмерно своему вкладу он хотел около одного процента компании. Он представлял доказательства: число нанятых сотрудников, клиенты, которых он и его рефералы привлекли и выпестовали, деньги, которые он прямо и косвенно принес компании. Он хотел стать менеджером по продукту, руководить собственной командой и не подчиняться гендиректору в любых решениях в этой сфере. Короче, он выдвигал ультиматум.

Даже для одного из лучших сотрудников выдвигать начальнику ультиматум было непрофессионализмом и безумием. С другой стороны, в компании почти все были чуть за двадцать и руководитель был чуть за двадцать тоже. Гендиректор никогда н работал на полную ставку, пройдя всего одну летнюю стажировку. В сложившихся у нас трудовых взаимоотношениях выдвижение ультиматума казалось приемлемым шагом. Очень странное было место, чтобы научиться профессионализму.

Записка горела страстью и разочарованием. Я прочла ее дважды. Ответила я Ноа то, что думала: рискованно, но не безрассудно. Я надеялась, что он получит желаемое.

Пару дней спустя по дороге на работу я получила от Ноа сообщение о том, что его уволили. В отделе настроения царили похоронные.

– С ним даже не пытались договориться, – протянул в недоумении инженер по продажам. – Даже не встретились. Просто уволили одного из лучших, и все потому, что ни у кого здесь нет управленческого опыта.

– Не знаю, – намазывая тост, произнес менеджер по работе с клиентами. – Разве не знаете, когда хочешь с кем-то порвать, юлишь и крутишься, пока не порвут с тобой?

Я не знала. Я подумала, что поддержала записку Ноа, и меня терзало чувство вины.

Увольнение вызвало в компани шквал электронной переписки с неуместно подробным обсуждением оснований выставления сотрудника за дверь. Поэтому первых сотрудников отдела технических решений пригласили на экстренную встречу с гендиректором. Никого из нас чья-то кадровая проблема не касалась, но отдела кадров у нас не было. Кроме того, нам хотелось все знать. Все думали, кто из нас может стать следующим.

Гендиректор предложил нам сесть. Мы сели. Он стоял перед нами, сложив руки на груди.

– Если вы против моего решения его уволить, предлагаю вам написать заявление об уходе, – медленно, как по заученному, произнес он. Оглядел стол и обратился к каждому из нас.

– Вы против моего решения? – спросил он менеджера по работе с клиентами.

– Нет, – сказал менеджер по работе с клиентами, поднимая руки, как под дулом пистолета.

– Вы против моего решения? – спросил гендиректор инженера по продажам.

– Нет, – сказал инженер по продажам. Веки у него задрожали. Вид у него был больной.

– Вы против моего решения? – спросил гендиректор меня.

– Нет, – сказала я. Но я была против, явно против. Всякий раз, сомневаясь, не ошиблась ли, перейдя в техническую сферу, я вспоминала Ноа. Разумеется, недовольство в компании нарастало, но всякий раз я смотрела на него и думала: все не так плохо, если здесь он

.

После встречи мы с трудом сдерживали неловкость. Шутили, что сейчас увольнение было бы нам на руку, что лучше уйти, пока в наших резюме компания выглядит прилично. Мы вновь принялись разбирать электронные письма клиентов. Мы сдали позиции.

Вечером некоторые из нас отправились в бар. Размышляли о гарантиях занятости в компании, сетовали на бюрократический нажим, негодовали, что нам чинят преграды и что решения продукта скверные. Мы говорили о нашем размещении на бирже, как о сходящем с небес и спасающем нас deus ex machina – словно наши доли акций избавят нас от экзистенциального страха. Мы отлично знали, что до размещения, если оно вообще состоится, могут пройти годы, и в глубине души прекрасно понимали, что деньги – не решение, а лишь отговорка.

Мы начинали понимать, что носили розовые очки, которые пора снять. Мы были счастливы, и мы были не в силах противиться, а потом, незаметно для себя, превратились в сумасшедших из бюро, бьющих по клавиатурам своих компьютеров, чтобы другие – чьи-то детишки – сказочно разбогатели. Возможно, мы никогда не были семьей. Мы понимали, что никогда не были семьей. Но, возможно, и гендиректору нужны только деньги. Нет, говорили коллеги, – ему нужна власть. Правдой казалась власть, о власти мы сможем договориться.

Мы продолжали надеяться. Убедили себя, что это лишь этап, что у всякого стартапа бывают проблемы роста. Проблема, обсуждаемая нами между затяжками сигарет, состояла в том, что нам было не все равно. Мы слишком переживали. Переживали друг за друга. Мы переживали даже за гендиректора, заставлявшего нас чувствовать себя дерьмом. Мы желали ему хорошей, как у нас, жизни: мы надеялись, что ему доведется пережить грязную, безрассудную, неоднозначную молодость. Мы не хотели признать, что он к этому не стремится – что он на нас не похож, что он нам не завидует, что ему все равно.