Змеиное гнездо

Любопытно, за кого они ее здесь принимали. Думали, что она пошла на войну, потому что ей было противно все женское и она хотела бы походить на мужчин? Оттого она, как любая вековуха, источала пары зла и несчастья для порядочных девиц?

– Конечно, не против, – изумилась Совьон.

Мужская одежда всего лишь была удобнее в дороге, чем женская, но и в платье, и в портах Совьон чувствовала себя одинаково хорошо. Правда, носить платья ей почти не доводилось с тех самых пор, как она покинула дом Кейриик Хайре, – жизнь не располагала.

Совьон обтерла тело полотенцем, натянула чистую рубаху и принялась расчесывать волосы. Служанка удалилась, косо взглянув на нее напоследок.

Из всей одежды Совьон пришлось впору только темно-синее – еще бы – платье, да и то оказалось коротковато, лишь до щиколоток, но хотя бы не жало в плечах. Совьон одернула рукава, повязала пояс – быть может, в таком наряде она бы даже выглядела как обыкновенная женщина, жена какого-нибудь небогатого горожанина. Для нее положили платок, широкий, с красным узором – захотела бы, спрятала волосы, как замужняя северянка, и на нее бы совсем не косились. Но Совьон не видела в этом смысла. Что ей чужие языки? Да и теремные уже знали, что она пришла из военного лагеря. Поэтому платок она набросила на плечи – пусть полежит, пока сохнут волосы.

Служанка расщедрилась и оставила ей зеркальце на ручке. Совьон давно не видела зеркал и обрадовалась: взяла, глянула на свое лицо – и насмешливо вскинула брови.

Ну конечно. Жена горожанина. Подумает тоже! Если только она раньше была ведьмой, отправившейся на войну.

Прошедшее лето было для Совьон тридцать пятым. Она провела ладонью по щеке: вёльхи старели медленнее обыкновенных женщин, и у Совьон еще не было ни морщинки, ни седого волоска. Надолго ли хватит ее чародейской крови?.. Совьон не боялась стареть, но и не то чтобы ей очень этого хотелось.

Она заправила прядь за ухо, повернула зеркальце. Кровь кровью, а все равно видно, что не юница – зрелая женщина, не холеная, не изнеженная. Но красивая, сегодня Совьон даже не хотела этого отрицать. Правда, теперь ее скулы выглядели чересчур острыми – Совьон больше нравилось, когда, еще до Черногородского похода, ее лицо выглядело ровно-овальным, без впавших щек.

Насмотревшись, она оставила зеркальце и решила прогуляться – не пойдет же она к княгине, пока не обсохнут волосы. Совьон выбралась в сад, располагавшийся за женской половиной терема; здесь было тихо. Пахло облепихой и вербеной. Солнце клонилось к западу, потихоньку сгущались сумерки.

Совьон ходила по дорожкам и посмеивалась про себя. Лутый сказал, что Оркки Лис сейчас в Старояре – надо бы найти его. Может, назавтра; расскажет про князей и Та Ёхо, если его еще заботит ее судьба. В конце концов, покажется ему, пока щеголяет в женских нарядах – он не упустит возможности съязвить.

Внезапно ей почудилась музыка. Совьон остановилась и прислушалась – мимо, жужжа, пронеслась стрекоза, да так резво, будто сейчас стояла середина лета. Стрекоза беспорядочно закружила рядом, и Совьон увидела, что у нее были белые глаза.

Музыка нарастала, уплотнялась за яблоневым деревом. Как зачарованная, Совьон пошла на звук. Под ее ногами хрустели листья, рядом пахли кустарниковые заросли, а песня хрустела и пахла точно так же, как этот сад.

Рацлава сидела на скамеечке. Совьон не знала своих сестер и братьев, да и в доме Кейриик Хайре она была единственным ребенком – но ей показалось, что она встретила младшую сестру.

Ее редко пробивало на чувства. Но сейчас – пробило.

– Ну и чего молчишь? – Рацлава засмеялась. – Здравствуй.

Совьон не помнила, смеялась ли она когда-нибудь до этого. У нее были все те же невидящие глаза и белая кожа. На полных плечах, как и раньше, лежали две темные косы. Но лицо стало хитрее, словно его вылепили более точно, а голос звучал задорнее и звонче.

Совьон попыталась заговорить как во время черногородского похода: хрипловато, с оттенком легкой строгости. Не получилось. Они обе изменились, и Совьон поняла, что теперь они с Рацлавой на равных.

– Ты выбралась.

– Да. Лутый ведь сказал тебе об этом. – Добавила укоризненно: – Тебе не слишком-то понравилось мое мышиное тело. Держала меня за шкирку – вся спина потом болела.

Совьон помедлила. Походила рядом. Усмехнулась.

– Извини.

– Ладно уж.

– О тебе теперь ходит дурная слава.

– Вот как? – Рацлава подвинулась, освобождая Совьон место. – Мне кажется, наоборот. Слава что надо.

Совьон села на скамью и легонько потянула Рацлаву за косу.

– Я не верила, что ты выживешь, – призналась она. – Даже мысли не допускала.

– Я и сама порой сомневалась. Если хватало времени на сомнения. Если подумать, в Матерь-горе я только и делала, что ткала… С незначительными перерывами. А что приключалось с тобой?

– Много что. – Совьон неосознанно положила руку на живот, отныне перечерченный бугристыми шрамами. – Год выдался тяжелый.

– Точно. – Рацлава обернулась. – Где твой ворон, Совьон? Я его не слышу.

– Улетел по делам. Это я, бездельница, здесь прохлаждаюсь… Кто это?