Знак небес

Выходит что ж — рот на замок и молчать?! Нет уж, не дождется он такого, ибо оставалось еще одно средство. Не должен был митрополит всея Руси промолчать, глядя на этакое безобразие. И если у него, Симона, после чрезмерно горячей и необдуманной скороспелой проповеди в пользу князя Константина, да еще учитывая недвусмысленные княжеские угрозы, руки связаны, то у Матфея они свободны. А потакать творившемуся бесчинству тот просто не имеет права, ибо дурной пример заразителен.

Кто знает, возможно, епископ еще помедлил бы, прежде чем отправиться в Киев, но тут он получил отдельный княжеский указ, касающийся церковных судов, и это окончательно переполнило чашу терпения Симона.

Во-первых, у церкви полностью забрали право судить мирян за проступки и преступления против веры и нравственности, что лишало епархию немалых доходов в виде пошлин, ибо отныне дела по святотатству, еретичеству, волшебству перешли к княжеским судьям, а про языческие моления и вовсе было сказано: «Всяк да верует яко ему любо». Нет, служителям церкви не запрещалось вызывать к себе для отеческого увещевания какого-либо христианина и увещевать его, но наказать они его могли лишь наложением епитимии да запретом на причастие. А вот денежные штрафы и тем паче заключения в покаянные кельи и монастырские подвалы строго-настрого воспрещались. Внизу указа имелась и княжеская приписка: «Негоже насилием исправлять впадающих во грех, ибо сие дело совести человека и токмо, а потому «Русской правде» неподсудно и кары, кои в ней перечислены, применять к нему негоже».

Уже одно это было что-то с чем-то, а ведь имелось еще и во-вторых — теперь в ряде случаев, если дело касалось изнасилований, воровства, грабежа и убийства, духовные лица тоже подлежали не церковному, но княжескому суду. Неважно, что таковых преступников среди особ духовного звания пока не имелось, — главное принцип. Не должен князь судить монаха или священника, что бы тот ни сотворил. Сказано: «Богу богово, а кесарю кесарево». Суд над духовными лицами, как было заведено на Руси князем Владимиром, — богово, и кесаревым ему не бывать!

Епископ был не стар годами, а на подъем и вовсе легок. Уже через день рано утром ладья с Симоном и несколькими служками отчаливала от речной пристани. Нужно было спешить и успеть до первых зимних морозов, пока реки еще не встали. Тогда придется дожидаться зимнего первопутка, и путь до Киева и обратно может занять все время до весны. Симон же рассчитывал по первому снегу вернуться в свою епархию.

А едва он уехал, как на следующий день, аккурат в самый полдень, во исполнение все того же княжеского указа о церковных судах молчаливые рязанские дружинники, предъявив грамотку Константина, распахнули настежь двери всех темниц, которые самими монахами стыдливо именовались кельями.

Напрасно особо ретивые из епископских служек выражали свои гневные протесты, утверждая, что имущество церкви не может быть подвластно князю. Руководивший всеми чернец Пимен в ответ на это изумленно поднял вверх брови и нахально заявил в ответ, что князь ничего из вещей брать вовсе и не собирается. Люди же, кои сидят по этим узилищам, бессловесным имуществом никоим образом быть не могут. Или владыка Симон их тоже за бессловесных скотов считает? Ах нет, ну тогда… И один за другим наружу из епископских темниц извлекались несчастные, изнеможенные, оборванные, полуслепые люди, вся вина которых зачастую состояла лишь в паре-тройке неосторожно сказанных слов.

Но тут ведь смотря каких слов и против кого они произнесены. Если бы против князя — одно, да пускай и против бога — еще куда ни шло, но против служителей церкви Христовой!.. За такое надо карать нещадно, дабы другим стало неповадно. И кому какое дело, что эти слова вырвались у человека после того, как дюжие монахи в счет недоимок прошлых лет вывели у него со двора последнюю коровенку, не побрезговали ледащей лошаденкой и из всей домашней живности оставили лишь двух куриц. Да и их-то не забрали вовсе не по душевной доброте, а потому, что тучным божьим служителям с объемистыми черевами было затруднительно гоняться за шустрыми птицами.

Стоило же хозяину сказать о них все, что те заслужили неустанными стараниями и заботами об имуществе ближнего своего, как его незамедлительно обвиняли в еретичестве, и через пару дней двери церковной тюрьмы наглухо закрывались за очередным несчастным. И благо для смерда, если она была монастырская. О своем «говорящем» имуществе простые монахи заботились чуть лучше, нежели глава Владимиро-Суздальской епархии преподобный владыка Симон.

Если бы епископ по каким-либо причинам вернулся с полдороги, то навряд в те дни ему поздоровилось бы. Трудно сказать, сумели бы ратники князя Константина удержать народ от самосуда над своим духовным владыкой. Проще ответить на вопрос — попытались бы они вообще встать на его защиту или же, что скорее всего, сделали вид, что у них и без того княжеских поручений невпроворот.