Знак небес

Теперь — иное. Теперь войска Константина Рязанского вплотную к Ростову придвинулись, а в городе, даже если каждому желающему по мечу выдать, больше тысячи не набрать. Ну пусть даже полторы или две — проку-то с них. Если сызмальства с луком не упражнялся, ежеден мечом не поигрывал, копьецо в щит не метал — куда тебе воевать? А ведь таковых из этих полутора тысяч почитай четыре пятых наберется, а то и поболе. Значит, выручать надо любимый град покойного князя. И пусть сам он уже на небесах, но в память его надобно еще разок потрудиться.

И когда Константин прибыл под Ростов, горожане, вдохновленные появлением удальцов из бывшей дружины Константина Всеволодовича, готовы были биться до конца и настроены были весьма решительно. В последнем их весьма активно поддерживало и местное боярство, куда более амбициозно настроенное, нежели владимирское. И пусть сами они уже не помнили времена, когда именно их град был стольным в княжестве, но живо представляли это по рассказам отцов и дедов. Да и недавно умерший князь, возлюбив Ростов, тоже немало сделал, дабы не только бояре, но и простые горожане снова воспрянули духом и принялись надменно взирать на Владимир, некогда числившийся в пригородах Ростова[41].

Константин же ничего из этого в расчет не взял. Решив — что хорошо сработало один раз, сработает и в другой, — он поступил по опробованной им во Владимире шаблонной схеме и пригласил всех для заключения обычного ряда, но не тут-то было: ростовчане отказались, мысля уже о значительно большем. И напрасно несколько владимирцев вместе с Хвощом и Евпатием Коловратом уговаривали вятших людей покориться добром. Нет, если бы они выступали на общегородском вече — одно. Там-то как раз было кому прислушаться к их словам, но к люду ростовское боярство их не пустило, сразу же, минуя торжище, заведя в бывший терем, где совсем недавно безотлучно пребывал в тяжкой хворости старший из Всеволодовичей.

«Сил у меня в достатке, — велел передать рязанский князь ростовчанам, — но не желаю видеть, как древность вековая в разор и запустение придет. Ведаю, сколь в храмах города святынь хранится, и боязно мне за знаменитую вифлиотику. Не хочу, чтобы пострадала она, когда я град на копье брать стану».

— Огонь чрез стену метнуть нашему князю недолго, — говорили послы, стоя в просторной гриднице, где собрались набольшие из ростовских бояр. — Но у вас самих-то душа не болит оттого, что далее с вашим градом приключится?

У бояр же душа больше за иное болела. Слыхали они, как у рязанца боярское сословие живет, и очень им оно пришлось не по нраву. Вроде бы на гривны рязанец не скуп, но власти они, если разобраться, никакой не имеют. Даже смердов в тех деревнях, которые им в кормление отданы, касаться не смей — на то тиун княжеский имеется. А он хоть и выдаст все положенное, но зато и лишку взять не дозволит.

Опять же больно много воли у него простецам дадено. Эвон какие он порядки у себя в Рязани завел — отродясь такого на Руси не бывало, чтоб всякие там кожемяки в избранное вече входили. Да и как сиживать с таким, ежели от него разит за версту. Даже пущай и отмоется он, и в баньке выпарится как следует, а стоит представить, в чем он свои шкуры вымачивает[42], и вмиг брюхо наизнанку вывернется.

О том они и толковали промеж собой, когда послов отдыхать отпустили. Особенно кипятился Олима Кудинович.

— Ненадобны нам его новины! — возмущался он. — Пусть будет, как было, ведь как-нибудь да было! Никогда ж так не было, чтобы никак не было. А ежели так, как он хотит, так оно неведомо, как оно будет.

Богат был Олима, да и щеголь первостатейный. А еще он любил покичиться своим добром. Вот и ныне пришел на встречу с рязанскими послами в кафтане не до пят, как все прочие, а на три вершка повыше — чтоб все могли увидеть его сапоги, расшитые жемчугом и в золотых пряжках.

— Да что неведомо, когда и так видать — ничего хорошего! — дружно поддержали его остальные.

И еще одно соображение у них имелось. Сейчас Владимир вроде бы к Рязани отошел. Выходит, если Ростов отобьется, то именно он и станет главным городом княжества, которым когда-то уже был. И князей для правления искать не надо. Эвон их сколько — не один, а трое. Маленькие, правда. Самому старшему, Василько Константиновичу, через два месяца всего девять лет должно исполниться, а братья его родные и того моложе — Всеволоду восемь, а Владимиру четыре года. Но оно и лучше. Пущай и далее детскими играми забавляются, а править мы и без них сумеем — дело нехитрое.