Знамение змиево

Сбивчиво, с трудом подбирая слова, Воята стал рассказывать; побуждаемый вопросами, изложил, как был отправлен в Сумежье владыкой Мартирием служить чтецом, как обнаружил, что во Власьевой церкви ему нечего читать и он пробавляется тем, что с детства заучил наизусть… Удивлённая мать Агния принялась его испытывать:

– Что в Шестопсалмие входит?

– «Господи, что ся умножиша» – третий псалом, «Господи да не яростию» – тридцать седьмой, «Боже, Боже мой, к тебе утренюю», «Господи Боже спасения моего…»

– Довольно! – Мать Агния движением руки остановила его. – «Господи, услыши молитву мою, внуши моление…»[37]

– «Внуши моление мое во истине твоей, услышим я в правде твоей…»

Мать Агния слушала, пока Воята читал до конца, и с лица её не сходило выражение радости, от которой светилась каждая черта, хотя губы оставались неподвижны. Сходство её с белой жемчужиной в старинном перстне, с полной луной на чёрном небе, с горящей в тёмном храме свечой только усилилось, и Воята от волнения несколько раз сбился. Однажды Марьице даже пришлось шёпотом подсказать ему, но хотя мать Агния, судя по взгляду, заметила это, выражение радости не угасло.

– Когда же ты успел заучить? – спросила она, когда Воята закончил.

– Да с измальства… С шести лет грамоте обучался, с двенадцати в церкви с отцом пою. По-гречески читать могу…

– С двенадцати! – Мать Агния улыбнулась. – Знала я одну инокиню, её Господь с семи лет умудрил всю Псалтирь на память знать!

При этом темнобровая сестра взглянула на игуменью с таким обожанием, что Воята как-то сразу понял: это Агния знала Псалтирь наизусть с семи лет, да не хочет воздавать хвалу самой себе.

– Так зачем же тебе Псалтирь Панфирия, коли ты сам на память всё знаешь?

– Так в ней, святой книге, сила особая. Если бы не Евангелие Панфириево, я бы, матушка, сейчас перед тобой не стоял.

– Есть в людях молва, будто ты в лесу дремучем один с бесами схватился? – недоверчиво улыбнулась мать Агния. – Или то враки вредоумные?

– Ну как, с бесами… С упырями было.

Подбодрённый кивком, Воята стал рассказывать про Лихой лог. Мать Агния внимательно слушала, а отрок у неё за правым плечом порой склонялся и что-то шептал ей. Видя это, Воята смущался, опасаясь, не видит ли ангел прозорливый в его душе гордыни, и призвал на помощь свою любимую стихотворную молитву.

– Я ведь не ради славы себе… Было речено:

О душа моя!Почему лежишь?Почему не встаёшь?– Зло видючи,А добра не видючи,Чужому добру завидуючи,А сама добра не творяче?

– подхватила вдруг мать Агния, и Воята оторопел.

– Я знаю, где сие начертано, – сказала она, видя его удивление. – Я ведь сама в Новгороде родилась и до четырнадцати лет жила там, на Добрыне улице.

Воята промолчал, вспомнив: мать Агния – родственница Нежаты Нездинича, и довольно близкая, а значит, и правда должна быть из Новгорода.

А она смотрела на него, и видела рослого, пригожего собою парня, с открытым румяным лицом, кольцами тёмно-русых волос на высоком лбу. Серьёзное выражение глаз делало его на вид старше, каждая черта облика источала здоровье и силу, и чёрный овчинный кожух едва не лопался на широких плечах. Но и в душе его ангел-прозорливец не различал никакой порчи: полнили её искренняя вера, не допускавшая в сердце страха, и желание сделать жизнь ближнего лучше.

– Поди-ка, Виринеюшка, мать Илиодору позови ко мне, – велела мать Агния темнобровой, видимо, своей келейнице[38].

Та удалилась и вскоре вернулась в сопровождении той здоровенной старой инокини.

– Это мать Илиодора, келарница[39] наша, – пояснила игуменья Вояте. – А это, матушка, Воята… по крещению тебя как?

– Гавриил.

– Гавриил, попа Тимофея новгородского сын, его Нежата Нездинич и владыка новгородский Мартирий в Сумежье прислали в церкви читать. Да сетует, читать нечего. Мне помнится, у нас в древлехранилище есть одна книга… Ты ведь была здесь, когда мать Сепфора в обитель вступила?

– Была, матушка. – Келарница поклонилась.

– Она вроде бы принесла с собой книгу некую…

Илиодора задумалась, возведя очи, будто ожидая подсказки свыше:

– Принесла… Может, и принесла.

– Ты сама же мне рассказывала, – мягко напомнила мать Агния.

– Дай Бог памяти! Не погневайся, матушка, не помню я! Мне забот столько с припасом, лишь бы мне пропитания для обители сыскать, лишь бы сызнова не пришлось белым мхом с квашеной брусникой питаться да кору сосновую в квашню тереть! Куда ещё о книгах помнить! Я в них и ступить не умею…

– Мать Сепфора – вдова прежнего попа власьевского, отца Ерона, – пояснила мать Агния для Вояты, и он встрепенулся, услышав знакомое имя.

– А она… умерла? – заикнулся Воята, первым делом подумав, что можно же спросить у самой Сепфоры.

– Для всего мирского умерла, – кивнула мать Агния. – Видел ты в церкви схимонахиню? Это она, мать Сепфора. Но только никакого иного дела, кроме молитвы, у неё более нет, о мирских делах её расспрашивать не-уместно.