Знаменитые русские о Флоренции

Этот свой молодой скепсис в отношении тосканской природы Степун выразил и в «Николае Переслегине»: «Странно, но мне совершенно чужды окрестности Флоренции. Они очень красивы, но в них совершенно нет живой природы. Я хочу сказать, что в тосканской природе нет того, что из-за каждого плетня смотрит на Вас со скудных русских полей, –

живой человеческой души. Тосканский пейзаж совсем не собеседник, а в себе замкнутая немая композиция. Всего только «очей очарование», он не проливается в душу, но противостоит душе. Всякая человеческая душа – порыв в бесконечность, а тосканский пейзаж, законченностью своих форм, весь устремлен к кругу. Но убегающую в бесконечность прямую нельзя слить с кругом. Закон их общения – всего только закон касания. Точкою соприкосновения моей души и тосканской природы было, вероятно, лишь то, в сущности поверхностное, наслаждение, которое мне доставляла декоративная прелесть флорентийского вида. Сейчас дар такого наслаждения притуплён во мне, и я часто возвращаюсь с прогулок к себе в комнату и сажусь читать Чехова или Достоевского. Если бы Вы знали, как иной раз хочется выйти на родной калужский тракт, взглянуть на бурый откос над Окой, на серые нахохлившиеся избы, затканные косыми нитями беспросветного осеннего дождя».

В реальных, длившихся иногда за полночь, спорах Степуна с Висковатовой часто принимал участие еще один обитатель пансиона – молодой (всего на три года старше Степуна), но уже известный флорентийский писатель Джованни Папини, спустя несколько лет прославившийся своим автобиографическим романом «Конченный человек» («Uomo finita»). Эту книгу Степун увидел лишь в 1922 г. «в мрачном, нищем, пореволюционном Берлине»:

«Углубившись в нее, я живо вспомнил 1909 год, пансион на Via Cavour и самого автора, бывшего в наших спорах с Лидией Александровной почти всегда на ее стороне. Дойдя в седьмой главе до описания флорентийской деревни, я почувствовал, что он каждым своим словом описывает не только тосканскую, но и подмосковную деревню: «все, что во мне есть поэтического, меланхолического, я получил от своей деревни, где я научился дышать и мыслить, деревни голой, бедной, серой, чуждой пышности, роскоши красок, запахов, но интимной, близкой сердцу, требующей тонкой чувствительности и возбуждающей иллюзию бесконечности». Я закрыл книжку и задумался. Мне страшно захотелось во Флоренцию, чтобы папиниевским, итальянским глазом посмотреть еще раз на Италию…»

Понте Веккьо (нач. XX в.)

С немецкоязычными обитателями пансиона Федор Степун быстро наладил доверительные отношения: выросший в культурной русско-немецкой семье, он владел языком в совершенстве. Профессор Базельского университета Карл Йоэль, известный в европейских научных кругах философ-идеалист, с первых же дней общения подпал под обаяние молодого россиянина и вскоре стал одним из авторов «Логоса» (уже во втором номере русскоязычной версии журнала был опубликован перевод его получившей широкое признание статьи «Опасность современного мышления»).