Знание-сила, 2000 № 09 (879)

Оказалось, что вышла Россия из-под векового ига обычным североевропейским государством с ограниченной монархией, государством, мало чем отличавшимся, допустим, от Дании или Швеции и куда более политически прогрессивным, нежели Литва или Пруссия. Церковную Реформацию, главное событие позднего европейского средневековья, Россия Ивана III начала первой в Европе: в обществе развернулась широкая критика всевластия церкви, возникло движение нестяжательской интеллигенции, началось изъятие монастырских земель в пользу государства. И бежали в ту пору люди не из России на Запад, а с Запада в Россию. И движение к конституционной монархии начала она тоже первой. Не случайно, конечно, что любимый герой Янова – Иван III. Либеральные реформы первого русского царя формировали в России экономические и юридические предпосылки вполне европейского рынка, его поддержка крестьянской предбуржуазии (принятие двух судебников, ограничение барщины, введение подоходного налога и Юрьего дня, переведение крестьянских повинностей ка деньги и т. д.), создание социальных институтов, несших существенный либеральный элемент (Земский собор, суд присяжных, замена наместников-«кормленщиков» местным крестьянским самоуправлением) действительно закладывали основы европеизации страны. И главное, самодержцем был он ничуть не в большей степени, чем его современники Генрих VII в Англии или зять его, великий князь Казимир в Литве. Короче, никакого самодержавия в России на протяжении всего ее блестящего, говоря словами Янова, европейского столетия между 1480 и 1560 годами, с которого начиналась наша государственная история, не было.

Янов противопоставляет самодержавной, евразийской традиции России ее собственную европейскую традицию, «ничуть не менее древнюю и легитимную». В российской и западной науке до сих пор господствовало представление, что европейская история России началась с Петра. Янов доказал, что началась она, на самом деле, с начала, то есть с самого зарождения российской государственности, что она предшествовала самодержавию. И следовательно, тяга к европейской культуре в России не была случайной. Европейский ген «сидел» в ней изначально.

Янов пришел к выводу, что «в первой половине XVI веке, когда закладывались основы политической истории всех молодых европейских государств, Москва была одним из них». «Именно эти десятилетия были тем гнездом, откуда вылетели все европейские орлы. И все европейские ястребы. Именно тогда вышла на простор мировой политики и юная московская держава. Стремительно богатея и освобождаясь от наследия ига, вступала она в европейскую семью, претендуя в ней на первые роли».

Янов раскрывает совершенно до сих пор не исследованный феномен «Московских Афин» 1490-х годов. Пишет о «скольжении России в XVI веке к конституционной монархии». И, опираясь на факты, приходит к выводу, который отличает его работу от исследований этого периода всех других авторов: «Нет России отдельно от Европы. Она внутри России».

МИФ ВТОРОЙ. Слабость русского европеизма

Ни слабости русского европеизма, ни мифа о его слабости не было, покуда не разрушил в ходе кровавой и грабительской самодержавной революции деяния своего великого деда Иван Грозный. Само представление о самодержавной революции (своего рода средневековом эквиваленте большевистского переворота), неизменно сопровождавшей либеральные реформы на протяжении всей русской истории между 1565 и 1929 годами, впервые введено в научный оборот Яновым (в ранних своих работах он называл этот феномен контрреформой). Как ни назвать его, однако, феномен этот полностью опровергает миф о слабости европейской традиции в России.

Подумайте, призывает читателей автор, чем же иным могли быть вызваны все эти драконовские террористические революции, в XVI ли веке или в XX, если не силой русского либерализма, неудержимо стремившегося вернуть страну домой – к европейским истокам?

Чем, если не экстремальной – сточки зрения имперского национализма – нуждой остановить либеральный марш, обещавший стать необратимым?

Зачем иначе понадобилось бы вырезать практически целиком элиту страны?

Зачем были гекатомбы трупов и гражданские войны, зачем истребление интеллигенции, если не для того, чтоб любой ценой удержать страну в пустыне самодержавной военной империи, снова и снова отгораживая ее китайской стеной от Европы?

Роковая роль историографии

Значение открытия Янова, однако, не столько, возможно, в создании нового видения куска истории России, сколько в новом взгляде на науку о России.