Золотая тень Кадыкчана

Как мне было её жалко в этот момент! Моя Юля, моя заботливая жена, мой крепкий когда-то тыл. Как она исстрадалась, как измучилась! Я больше не мог это видеть. Я вытащил её из кресла, посадил себе на колени, как маленькую, гладил по голове, укачивал. Мне не стыдно в этом признаться, я тоже плакал. Я прижал её к груди, и она сидела, не шелохнувшись. Так мы сидели и плакали, и уходило в прошлое отчуждение. Она была моей девочкой. Я прятал лицо в её пушистых кудрявых волосах.

– Юля, Юлечка, девочка моя, может быть, мы сумеем отогреться друг около друга? Может быть, мы проживём вместе остаток нашей жизни? Ведь мы ещё не старые. Ты ничего не говори. Просто оставь меня пока здесь. Если я буду тебе в тягость, скажи. Я уйду. Но не плачь, не страдай. У нас ещё будет радость в жизни. Я держу тебя на руках и принимаю как родного, близкого человека. Ты такая маленькая, мой птенчик. Я буду тебя защищать. Буду укачивать перед сном. Буду петь тебе колыбельную.

Я вытащил из кармана платок и вытер ее и свои слёзы.

– Ты помнишь нашу колыбельную? Я её спою.

И я тихо стал ей напевать: «День прошёл. Угомонились папы, мамочки и дети. В доме тишина. Вот погасли все окошки. Сны шагают по дорожке. Льёт свой свет луна». Ты помнишь, как мы пели её своим детям? Кстати, уже начинает темнеть. Сын скоро придёт?

– Очень скоро. Надо ужин приготовить.

Юля вскочила и побежала на кухню. Я оглядел комнату, поставил в угол свой тяжёлый рюкзак. Комнат было три. Дом был старый, деревянный. Квартира требовала серьёзного ремонта.

Раздался звонок. Юля побежала к двери. Я взял себя в руки. Встреча с сыном требовала присутствия духа. Юля мне помогла.

Но я чувствовал, что сын не может мне простить столь длительного отсутствия в его жизни, особенно молчания. Мы не знали друг друга. Юля не лгала ему о моём героизме или исключительности. Он знал, что я был осуждён как «враг народа». Она утверждала, что я не виноват, что меня оклеветали. Она ему рассказала, что я на Колыме, отбываю наказание. Но когда прошла война и столько лет не было известий, а её сердце говорило, что я жив, преодолеть это отчуждение было трудно, почти невозможно. Прошло много времени, пока она смогла принять меня как мужа, как родного человека. И только тогда напряжение покинуло нас. Мы поняли, что жизнь продолжается и она прекрасна.

Последняя любовь

(По мотивам дневника Льва Наумыча Близинского)

На станции Тайга мы расстались с Михаилом Романовым. Оба знали, что судьба вряд ли сведёт нас вместе еще раз. Разве что он приедет в Москву погостить в свой отпуск. Я в Томск не собирался. Я весь был полон Москвой. Мне улыбалась встреча с моим любимым городом. Я знал, что больше ни в какие дискуссии вступать ни с кем не буду. Слишком дорого даётся свобода слова. Квартира, которую я снял перед своим отъездом, оставалась за мной. Все вещи были на месте. Я решил, что пока куплю себе новую квартиру, пройдёт много времени. Поэтому стал сразу наводить порядок, как я любил. Отдельно так и лежал рюкзак с моими фронтовыми вещами. На Чукотке мне выдали новое обмундирование. Но я хранил как святыню то, что было на мне во время взятия Берлина.

Я ненавидел пустыню Гоби, я не мог без содрогания вспоминать войну с Японией. Тому, что мне там открылось о японцах, я не хотел верить. Народ древнейшей культуры не мог быть полностью представлен теми подонками, которых мы встретили в Маньчжурии. Хотелось верить, что пройдёт время и восстановится истина, мудрость народа, искусство и культура, а главное – человечность.

Свои чукотские вещи сохранил. Те, в которых там служил, и те, в которых мы с Михаилом путешествовали в последний раз по Чукотке. С особым трепетом открыл свой берлинский рюкзак. Потная протёртая гимнастёрка напоминала мне о трудности и радости победы. А вот и пилотка. Я погладил её рукой. Как это я её не потерял? Что-то встревожило меня в этой пилотке. Мой палец ощутил что-то инородное – за бортом пилотки лежал кусочек бумаги. Я достал и прочитал. Московский адрес. Вспомнил! Меня окатила горячая волна. Боже мой, когда это было! Как это было!

Тяжелейшие бои в Берлине несли смерть. Каждая улица, каждый дом сопротивлялись до последнего. Днём и ночью наши танки, артиллерия, самолёты превращали в руины нескончаемые ряды берлинских улиц.

Стоял ужасный гул, земля дрожала. И вдруг 2 мая 1945 года наступила тишина. В шесть часов утра гарнизон столицы капитулировал. Боевые действия в Берлине прекратились. Через некоторое время появились указатели улиц на чистейшем русском языке. Полевые кухни раздавали кашу оголодавшим берлинцам.

Я помню, мы шли по какой-то улице. Мне в руки сунули аккордеон. Я заиграл русскую плясовую, образовался круг. Солдаты пустились в пляс. Кто-то из наших потребовал:

– Пой! Пусть звучат наши песни.

Я запел, мне подпевали. Праздник продолжился. Кто-то рядом поставил скамейку, на нее села девушка, наша медицинская сестра Наташа. Мы её все знали и любили. Скольких она вынесла из огня, сколько раненых спасла за это время!