Золотая Трансцендентальность

Фаэтон глубоко вздохнул. Посмотрел на великий корабль, на могучую мечту, за ним стоя́щую. Посмотрел на оставляемое — на жену, отца, дом. Посмотрел на народ, желавший Фаэтона изгнать за желания. Посмотрел — есть ли перед таким народом хоть какой-нибудь долг?

— Маршал, скажите честно — есть ли у вас хоть один корабль, хоть что-нибудь, что доберётся до ядра средних размеров звезды? Оружие какое-нибудь? Можно ли чудовище выкурить, не записывая Феникса в войска?

— Пушка одна есть. Заряжается шестьдесят лет, и после выстрела разорвёт и Солнце, и всё его содержимое. Наверное. Разумеется, это вариант очень запасной.

— Значит, поход всё-таки "наш".

— Знаешь, я тебя в бой тащить не хочу. Почему бы-

— Нет. Из тебя "я" получился никудышный. Достойно управлять кораблём смогу только я, я настоящий, поэтому корабль к полёту подготовлю, но, — Фаэтон поднял ладонь, — в убийстве я участвовать не намерен! Спрячусь, как уже прятался — в собаке, например, или под кушеткой. До ристалища довезу, но дальше, Маршал, сражайтесь сами. Война — не моё ремесло, но сделаю, что должно. На жизнь у меня другие планы — как и на участь Феникса.

— Если сделаешь всё, что должен, я не против. Большего всё равно не жду, — отдавил Аткинс.

— Мне не по душе встревать, — поднял перст Диомед, — но официально кораблём мы не владеем. Для персонажа оперы отнятие чужого имущества для исполнения рыцарского, или надзорного долга выглядит уместно и благородно, как и кража при необходимости золотых рун, чужих жён, моторизированных повозок и общественных участков мыслительного пространства — но мы же не в опере.

— Угроза — настоящая, нужда — насущная, — ответил Аткинс. — Положим, корабль не наш. Предложения?

— Я бы корабль угнал, тут и вопросов быть не может! Но я всё-таки с Нептуна родом, и коли придёт от друга очерствитель памяти, или насильный хмелеватель — я сочту это озорством, а не воровством. Крохотное хулиганство целый мир наладить может. Просто я от вас такого не ожидал, думал, Внутренние и на миллиметр от закона не отступят. Вы что, обнептунились?

— Господа, это схоластика! — поднял ладонь Фаэтон. — Договор оставляет мне право заправлять корабль, когда и как я посчитаю нужным, если к тому подтолкнут обстоятельства. Я, как капитан, нахожу дозаправку необходимой. Пусть экипаж покинет борт, а я отправляюсь на испытательный полёт в толщу Солнца. Передай им.

Диомед заулыбался:

— Просишь соврать? Я вот думал, в нашу ноэтическую эпоху ложь давно вышла из моды.

— Обхитри их. Ты Нептунец или нет?

Диомед пошёл руководить массовой кочёвкой матросов. Человеческое тело Диомеда несказанно позабавило — оказывается, от него куски-представители не отрываются, и пришлось отправляться по делам самому — сначала пересечь мостик, потом идти на нижний обод центрифуги, где в транспортной купальне будет транспортный бассейн для телепроекций. Отправился бегом, прискаком, вприпрыжку — как ребятёнок. Впервые в жизни тело Диомеда умело бегать, скакать и прыгать.

Энергетические зеркала по левую и правую руки показывали предполётные хлопоты исполина — антиводород, для уравнивания развесовки, перекачивался из ячейки в ячейку, движок разогревался, в нужные места ставились укрепляющие распорки — от крохотных до великанских. Некоторые отсеки уходили в спячку, а иные были сплющены, или разобраны на части.

Подготовка шла автоматически. Фаэтон и Аткинс сидели друг против друга за инкрустированной слоновой костью столешницей, не решаясь озвучить то, что, без сомнения, грызло обоих.

Аткинс нарушил неловкое молчание.

Он вытянул из бумажника пару карточек памяти и вскользь придвинул к Фаэтону.

— Вот. Забирай, если хочешь.

Фаэтон взглянул на карты, пока не прикасаясь. В фильтре ощущений возник файл описания — на карточках хранились воспоминания Аткинса под личиной Фаэтона. Он предлагал встроить воспоминания в память, чтобы ощущались события так, будто Фаэтон самолично их пережил.

Фаэтон выглядел непонятно. Слегка грустно и: то ли осторожно, то ли устало, то ли измученно. Прижал карточки, словно собираясь отправить их назад без пояснений, но вдруг, к своему удивлению, перевернул.

На лицевой стороне загорелась краткая сводка. Перед Фаэтоном проплывали картинки и драконограммы.

— Маршал, при всём моём уважении — ответил Фаэтон, откладывая карточки, — это сочетание лиц на меня совершенно не похоже. Моя рука при пробуждении не тянется к ножу, астрономические расчёты я провожу в уме, и подробности устройства Ксенофонова массива-проявителя очень меня заинтересовали бы, и до сих пор интересуют.

— Я подумал, будет лучше, если-

Вдруг Аткинс замолчал.

Нельзя сказать, что у Аткинса душа нараспашку, но Фаэтон словно заглянул к нему внутрь. Человеку, что бросил вызов Молчаливому с капитанского трона, тому, кто соединял Фаэтоновы воспоминания с чутьём Аткинса, отказали в праве жить: поверх него записали Аткинса, автоматически вернув память солдата.

А сам Аткинс не обязательно хотел исчезновения ложного Фаэтона — ему, наверное, хотелось оставить частичку.