Золото Дункеля

Ожидая Дашу, Павел стоял перед палаткой и с грустью смотрел на небо. Было тихо. На черном небосклоне мерцали лишь две звездочки – одиноко, печально, словно заблудшие… Павел поежился. Что-то вновь растревожило его у костра – не то вызывающий тон Савелия, не то решение возвращаться, не то утверждение старика Прохора, что «привязывающаяся чертовщина» теперь никого не минует… Как-то подсознательно эта фраза связалась с его внезапным видением там, в трясине. «Предки что-то сказать хотят… Какие предки? Этот генерал, Дарья Михайловна, Юрий Карлович? Они, что ли, мои предки? Да и что я знаю о них, предках? Ничего!»

И Павел с сожалением подумал, что в семье из стариков никого не осталось: последней скончалась десять лет назад мать отца. Когда-то была прабабушка – хорошая, ласковая, опрятная – вот, пожалуй, и все, что сохранилось в памяти… Он вздохнул. Правда, недавно на даче, перед самой свадьбой, он нашел ее тетрадь… Странная тетрадь, с вложенным листком, на котором каллиграфическим почерком был записан тот самый сонет, отрывок из которого он прочел Даше на берегу Гнилухи. Но отец сказал – тетрадь не прабабушки, хотя она и хранила его для чего-то… «Тяжелая жизнь ей досталась!» – с грустью добавил он тогда…

Уже пропуская Дашу в палатку, в голове Павла пронеслось: а ведь он отчего-то знал их имена – Николай Афанасьевич, Дарья Михайловна, Юрий Карлович… Откуда?

Завернувшись в кокон спального мешка, Даша тихо позвала:

– Паш…

– Да, – отозвался он.

– Значит, возвращаемся?

– Похоже.

– Спокойной ночи… – счастливо прошептала Даша.

– Спокойной… – Павел повернулся к ней. – Даш… Знаешь, что… Я хотел тебе показать одну тетрадь.

– Какую?

– Я нашел ее перед нашей свадьбой. Это тетрадь моей прабабушки… Вернее, не ее; она только хранила ее у себя.

Дарья в темноте посмотрела на мужа:

– И что?

– В ней был листок со стихами… Ну, теми… что ты нашла у меня. А в самой тетради – письма…

– Какие письма? – Даша приподнялась.

– Ну, какие пишут, но не отправляют…

– Это как?

– В общем – любовные письма. Вроде ответа на сонет. Их писала женщина какому-то мужчине, но не отправляла… Просто признавалась в любви на бумаге, но не смела никому показывать… Или не могла.

– Так, может, прабабушка и писала? – прошептала Даша.

– Нет. Отец уверен – почерк не ее. Она только хранила их всю свою жизнь.

– Как странно… А тетрадь где?

– У меня. Она никому их не показывала… Но теперь, после того, что сказал Прохор, думаю надо…

Даша в темноте улыбнулась и нежно коснулась его щеки:

– Хорошо, милый! Прочтешь, когда сочтешь нужным. Спи…

– Я завтра же…

– Хорошо.

Зажмурившись, Павел постарался больше ни о чем не думать. Незаметно он погрузился в тревожный сон.

Глава 14

Круглов так и не сомкнул уже глаз. Отослав Василия, он остался сидеть на берегу – сгорбленный, неподвижный, в мерцании лунного света похожий на одиноко торчавший камень. Что-то надломилось в душе комэска. Тяжелым камнем лег на сердце пережитый сон, открыл нечто пропущенное в круговерти жизни, незамеченное… Он не мог пока ясно осознать что именно, но глубоко внутри, под сердцем, ныло и скреблось неизъяснимое чувство вины… Вины за исковерканную жизнь близких, дорогих ему людей – отца, матери, брата Кольки, юной Тоськи; за смерть брата Ивана, старика Остапова; за то, что не сумел защитить их, уберечь, не был рядом, когда должен был быть… И чем нестерпимее становилось это чувство, тем сильнее росла в нем злость – на себя, бессильного что-либо изменить, на ненавистного Колчака, на кровопийцу Чалого, на ту скрывавшуюся повсюду нечисть, которая как ненасытная тварь губила и пожирала человеческие судьбы… И что-то вскипало в душе Круглова от этих мыслей и чувств, охватывало гневом, кричало и звало к мщению, к немедленному действию…

Не в силах сдерживать себя, он сжал налившиеся кровью кулаки и, вскочив, быстро прошел к догорающему костру, высматривая в темноте, еще не зная зачем, Калюжного и своего коня…

Едва стало светать, Круглов повел отряд вверх по реке. Спустившись с мыса на пологий берег, белевший в тумане широким галечным пляжем, он пришпорил коня и рысью зацокал по камням вдоль русла. К одинокому цоканью присоединялись новые цоканья сходящих с мыса копыт, и вскоре, как многоногое существо, отряд загрохотал по каменистому берегу одним несмолкаемым гулом.

Они прошли версту, когда внезапно из-за речного поворота выплыли и замелькали в тумане неясные тени. Круглов, а за ним и скакавшие рядом командиры, стали всматриваться в рассветную дымку – тени то растворялись, то вновь появлялись… Неожиданно, как-то вдруг, размытые темные пятна оформились в отчетливые силуэты движущихся навстречу наездников. Те, двое, также заметили едущих на них людей – остановились, задергали поводами и, развернув коней, бросились назад.

– Бандиты! – вскричал Прокопенко, и этот, будто хлестнувший по ушам возглас, разом сорвал отряд в галоп. Началась погоня. Круглов быстро ушел вперед – копившаяся до сих пор ненависть вмиг обрушилась на беглецов: «Не уйдете, сволочи, не уйдете!» – застучало в висках как заклинание…