Золото Дункеля

Круглов, покачиваясь в седле, ехал впереди – такой же хмурый, молчаливый и сосредоточенный, как и все остальные. Как ни пытался он заглушить чувство вины за глупую гибель офицера, где-то в подсознании все еще скреблась и ныла проклятая жалость… И это его сердило, не давало сосредоточиться. А сосредоточиться было необходимо: поддавшись совету помощников двигаться на Собачью гору, его по-прежнему тревожило принятое решение…

Прежде всего не давал покоя вопрос, почему убитый Дункель шел без отряда назад, в Глуховку? В том, что это был штабс-капитан, он уже не сомневался; да и то, что Дункель шел в Глуховку, также сомнений не было – здесь, в тайге, идти больше было некуда. И если причиной этого было то, что людей побил Чалый, то золото конечно же было теперь у злодея, и, скорее всего, – по пути на дальнюю заимку, но никак не на Собачей горе… И даже если штабс-капитан сам упрятал золото и, бросив отряд, бежал, то клад тем более не мог быть на Собачьей…

Тревожил и миновавший участи Дункеля напарник. Кто бы ни был на самом деле, он вполне мог вернуться к Чалому, и наверняка тот уж не даст им добраться до Собачьей горы – устроит где-нибудь по дороге кровавую баню… А если беглец все-таки попытается дойти до Глуховки, то вернее было бы не идти на ближнюю заимку, а, выждав, перехватить его по дороге в деревню. «Но тогда, – с сожалением подумал Круглов, – надо было бы ждать неизвестно сколько… И даже если он решился-таки вернуться к бандитам, то, ожидая их, мы окончательно бы упустили время. Нет, Василий рассудил верно: надо идти на Собачью – разберемся на месте… Вот только бы не попасться, как росомахам, в чаловский капкан!»

Он подозвал Пыреева.

– Вот что, матросы-папиросы, возьми двух бойцов да проскачи вперед, вроде как передовое охранение… Не дай бог, Чалый замыслил что! Понял?

– Понял, – закивал Пыреев.

– Если наткнешься на Чалого – дай знать… Ежели все спокойно – дойдешь до места, откуда Гнилуха сворачивает на запад, и там, в леску, у Сабачей, подождешь. Понял где?

– Будь покоен, Григорий Михайлович, сделаем! Только я дружков возьму – Свяцова с Петрушиным. Мне с ними сподручней… Не возражаешь?

– Давай!

Пыреев отстал; послышались позади оклики бойцов, топот перешедших в галоп лошадей, и трое всадников, проскакав мимо Круглова, быстро скрылись за поворотом – тем самым, из-за которого еще недавно вышли на свою погибель незнакомцы…

Пройдя шагом некоторое время, Круглов, а за ним и весь отряд, также перешли на галоп.

Русло Гнилухи вновь стало петлять. За каждым плесом лес – мрачный и неприветливый, – все ближе и ближе жался к реке. Могучие кедры, будто строй неприятельских солдат, упрямо, пять за пядью наступали на берег, так что через версту от широкого пляжа оставалась лишь узкая полоска гальки. Но Круглов свернул вправо, в лес, и уже там, в тесноте чащи, вдруг ускорил бег лошади. Запетляв по едва заметной между деревьями тропе, он резво понесся вперед, и отряд, не сразу перестроившийся по одному, вскоре растянулся на добрую сотню метров.

Через час стремительного марша они, неизвестно каким образом, вновь оказались у реки, замелькавшей в просветах леса. Но на этот раз Круглов не свернул к ней – отряд, сойдя с тропы, поскакал параллельно берегу, безумно петляя меж стволов и поднимая из-под копыт комья влажного мха.

То ли от скорого бега, то ли от бесившей мысли о непредсказуемом коварстве Чалого, Григория вновь охватило, казалось бы, притихшее чувство злости… Как у чуявшего добычу и мчащегося по следу охотника, его разум вдруг подчинился единственному желанию – настичь Чалого! Настичь и свершить то, к чему взывала невинная кровь Федора Остапова, брата Ивана, того же штабс-капитана, вынужденного бежать от бандита под его, Круглова, пулю, да за кровь наверняка погибшего золотого отряда! Досада на бессмысленную смерть офицера, подсознательно сидевшая в нем, неожиданно затмила даже пропавшее золото, ради которого были посланы рисковать жизнью семнадцать человек, отодвинула его на второй план, сделала неважным, зависимым от достижения именно этой, главной цели – мести… И он шпорил лошадь, уже не задумываясь над тем, что может обойти посланных им же вперед людей и что скакавший за ним отряд едва поспевает за своим командиром…

Затем они вновь ушли от реки в глубь леса. Неожиданно небо почернело, порывы ветра качнули тугие вершины кедров, беспокойно зашумели над головами развесистые лапники, и, как из сита, сыпанул мелкий дождь, едва пробивавшийся сквозь густую хвою… Вскоре, однако, упали капли крупнее, забарабанили чаще, громче, и вдруг, словно по чьей-то команде, на тайгу, заглушая конский топот, обрушился проливной дождь.

Круглов не останавливался и даже, казалось, прибавил хода. Прокопенко нагнал Павла и на скаку окликнул:

– Андреич, надо бы запривалить! Сказал бы ему! Вымокнут люди!

Калюжный не ответил, обернувшись, он лишь с досадой взглянул на комвзвода, но, проскакав еще некоторое время, сердито встряхнул повода и, вонзившись в лошадиные бока, быстро ушел вперед.