Золото Джавад-хана

— Павел Михайлович, а как же принц Аббас-Мирза? — напомнил майор Котляревский. — Не продолжит ли он наступление на Тифлис, если мы ускользнем из его окружения?

— Нет, не думаю, дорогой Петр Степанович, — отрицательно покачал головою Карягин. — Полагаю, напротив, что он от нас долго теперь не отвяжется…

С благодарностью отпустив от себя отважного проводника и его сестру, полковник вместе со своим заместителем сел писать донесение главнокомандующему князю Цицианову:

«Поспешая донести Вашему сиятельству сколь можно кратко о прибытии Аббаса-Мирзы и о последнем его сражении, доношу, что я, дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки, предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля и занять Шах-Булахскую крепость. Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булаха, о том донести не замедлю…»

…Незадолго перед тем, как полковник Карягин объявил отряду о своем решении, наконец-то отмучался молодой подпоручик, получивший ожог всего тела от попадания зажигательного снаряда, выпущенного неприятелем еще в первые часы боя. Что положено делать с подобными страшными ранами Павлов даже не представлял, помочь не мог решительно ничем — и лишь время от времени промокал его почерневшую, кровоточащую кожу подсолнечным маслом.

Как ни странно, на пятые сутки почти непрерывного противостояния с персами, число раненых в лазарете заметно убавилось. В первую очередь, это было вызвано тем, что сюда после вылазки на вражеские батареи почти не приносили новых контуженных артиллерийским огнем или тех, кого защепило осколками гранат и ядер. Кроме того, очень многие умерли от болевого шока или от скорой горячки, вызванной загниванием ран.

И не то, чтобы Мишка за эти дни стал совсем равнодушен к чужому страданию. Просто он приобрел свыше некоторую спасительную привычку — для того чтобы, по мере возможности, исполнять свое дело и облегчать участь раненых. У него, волей случая заменившего полкового врача, появились сноровка и навык при наложении перевязок, а также необходимая твердость руки для извлечения пуль и для удаления изуродованных конечностей. Он вполне уже мог поесть что-нибудь между делом, он притерпелся и к запаху смерти, и к пятнам крови на обрывках одежды, и к стонам, которые не прекращались над лазаретом ни на минуту. Он засыпал без видений, когда появлялась такая возможность.

Очевидно, по этой причине приказ о выступлении был воспринят Гаврилой Смирновым и Мишкой без радости или восторга, но с явственным облегчением. Они оба, как и большинство обитателей лагеря, предпочитали бы для себя смерть в открытом бою, нежели затянувшееся ожидание безответной расправы и плена.

Костров в эту ночь разжигали не более, но и не менее, чем обычно. При их скудном свете солдаты зарыли и закидали камнями трофейные фальконеты. Таким же образом майор Котляревский распорядился поступить и с могилами павших товарищей — чтобы неприятель не имел возможности надругаться над их телами.

Обозные телеги оставили на разграбление неприятелю — чтобы ввести его в заблуждение и, по возможности, удержать от преследования хотя бы на первое время.

По недостатку лошадей егеря и гренадеры тащили орудия на лямках. Колеса пушечные было приказано смазать еще раз и обмотать шинелями. Верхами ехали только три офицера: полковник Карягин, майор Котляревский и герой недавней вылазки против неприятельской батареи поручик Ладинский, получивший ранения в ногу и в грудь — да и то потому лишь, что солдаты сами не допустили их спешиться, обещая на руках вытаскивать пушки, где это будет нужно. Исключение было сделано также для казначейской и лазаретной повозок, в которые согласно личному распоряжению полковника все-таки запрягли по паре крепких лошадей.

Большинство раненых забрали на носилки. На лазаретную телегу положили несколько человек, при которых остался один Павлов — девушка-переводчица была теперь неотлучно при брате, а солдат Гаврила Сидоров ушел к себе в роту. На прощание он отечески потрепал Мишку по затылку:

— Что повесили нос, господин помощник полкового лекаря? Это, братец, еще ничего, пустяки… я вот слышал, что будто бы государь наш Петр Третий в морском городе Кронштадте после осмотра госпиталей предписал, чтобы все больные матросы немедленно выздоровели!

— Ну и как?

— Да никак! Ничего не поделаешь, коли прикажут…

Перед выходом не досчитались нескольких солдат на линии. То ли их выкрали неприятельские лазутчики, то ли сами они дезертировали, или перебежали к противнику вслед за Лисенко… в любом случае переменять решение было поздно.

Помолившись, полковник Карягин велел зарядить пушки картечью:

— Ну, с Богом!

И так в самую полночь на 29 июня, тихо, без шума отряд его выступил в новый поход…

Безусловно, успеху отчаянного предприятия способствовали непогода, непроглядная темень, но, в особенности — отвага и ловкость проводника.