Золото Джавад-хана

А вот на физиономии лоточного торговца, который, оказывается, внимательно наблюдал за происходящим, появилась серьезная озабоченность. Несколько раз он переводил взгляд с девицы на удалявшегося молодого человека и обратно, однако потом, видимо, принял решение. Подождав, пока барышня скроется за углом и свернет в направлении Аничкова дворца, уличный книгопродавец подскочил к одиноко скучавшему «ваньке». Не говоря ни единого слова, он закинул в пролетку свой короб с дешевой литературой. Затем бесцеремонно вытащил из-под полога купеческий теплый картуз и сменил драный зимний кафтан на полушубок довольно пристойного вида.

Преобразив, таким образом, до неузнаваемости свою внешность, странный «лоточник» показал извозчику на удаляющуюся спину молодого человека в котелке, о чем-то распорядился — и только потом, то и дело срываясь на бег, поспешил вслед за барышней. А нисколько не удивленный таким оборотом событий извозчик кивнул, приосанился и погнал свою лошадь вслед за объектом наружного наблюдения…

Михаил Евграфович Салтыков любил, чтобы зимой в кабинете было жарко натоплено.

«…На днях у нас обыватель один с теплых вод вернулся, так сказывал: так там чисто живут, так чисто, что плюнуть боишься: совестно! А у нас разве так возможно? У нас, сударь, доложу вам, на этот счет полный простор должен быть дан!»

Салтыков пробежался глазами по тексту и взял новый лист: «Сделать подлость с тем, чтобы при помощи ее превознестись — полезно; но сделать подлость для того, чтобы прослыть только подлецом — просто обидно. Но каким тонким чутьем нужно обладать, чтобы, совершая полезные подлости, не обременять себя совершением подлостей глупых и ненужных!»

Он задумался. Отложил перо и передвинул поближе номер «Отечественных записок», раскрытый на своей же собственной статье: «Нельзя быть патриотом и проходимцем ни в одно и то же время, ни по очереди, то есть сегодня патриотом, а завтра проходимцем. Всякий должен оставаться на своем месте, при исполнении своих обязанностей…

Почти на каждом шагу приходится выслушивать суждения вроде следующих: «правда, что N ограбил казну, но зато какой патриот!» или: «правда, что N пустил по миру множество людей, но зато какой христианин!» — и суждения эти не только не убивают нашу совесть, но даже не удивляют нас…»

Михаил Евграфович помедлил, отыскивая нужные слова, и сделал на полях короткую пометку: «Если в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли!»

Квартира, которую занимала семья Михаила Евграфовича Салтыкова, состояла из девяти комнат. Однако сам он здесь обитал, главным образом, в кабинете, который отличался замечательною простотой — но при этом был теплым, вместительным и удобным. От потолка до пола высились библиотечные шкафы, простенки занимали столы с книгами, так что даже лиловых обоев почти не было видно. Мебель стояла мягкая, крытая темным сафьяном, и посредине кабинета, подальше от окна и от наружной стены, находился большой письменный стол, постоянно заваленный разного рода литературой, брошюрами, корректурами и рукописями. Перед столом — рабочее кресло хозяина, знаменитого литератора и многолетнего редактора популярнейшего в России журнала.

Из украшений в кабинете были, пожалуй, только портреты жены и детей, бюст самого господина Салтыкова и его же портрет, написанный художником Крамским.

Какой-то особенной роскошью не отличалась и прочая обстановка в квартире. Дверь соединяла кабинет с небольшой полутемной передней, из которой можно было попасть непосредственно в залу — довольно большую комнату с тремя окнами на улицу и с мебелью, обитой синим шелком. Помимо гостиной в квартире имелась столовая — мрачноватая, с одним окном во двор — а также узкий длинный коридор, из которого можно было попасть в спальню Салтыковых, в детские комнаты или в ванну. В конце коридора находилась, конечно же, кухня, при которой постоянно жила чухонка со своей помощницей, довольно плохо говорившие по-русски.

«…Молчать — это целое занятие, целый умственный процесс, особливо если при этом имеется в виду практический результат… В настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие люди и требуются, которые умели бы глазами хлопать и губами жевать».

Из передней послышался перезвон дверного колокольчика, но Салтыков никак не мог оторваться от работы над заметками для очередных глав романа[16].

«…B сих стеснительных обстоятельствах в особенности важны помощь и присутствие друга. У друга во всех подобного рода вопросах имеется в запасе и совет, и слово утешения. Возьмите, например, такой случай: вы идете по улице и замечаете, что впереди предстоит встреча, которая может вас скомпрометировать. Вы колеблетесь, спрашиваете себя: следует ли перебежать на другую сторону или положиться на волю Божию и принять идущий навстречу удар? Вот тут-то именно и приходит на помощь друг…» — записал Михаил Евграфович, по обыкновению, быстрым, решительным почерком.

— Барин, позвольте к вам…