Золотое дно. Книга 2

— Потому и грехи не пускают! — продолжал Васильев. — Как вспомню — взорвали гору мрамора… когда дорогу вели на створ… белый был мрамор, как сметана… Сколько Венер могло получиться из той горы, сколько Аполлонов! А? Кстати, где-то на этом берегу в тайге охотник жил, Степан Аполлонович… забавное отчество, правда? Просил с пенсией помочь… я пообещал, но забыл…

«Вы забыли?!» — хотелось, наверно, воскликнуть всем нам — знали, какая бессонная память у бывшего начальника стройки.

— Жив ли он?.. Если умер старик, у кого прощение просить? Я не очень верю в бессмертие души. Если жив… я его уже не найду. Супер-стар.

Помолчали.

— Альберт Алексеевич, но все наши любят вас… вспоминают… — заговорил Никонов. — Наверно, пишут вам, ага? Я-то многих потерял… ну, кого в Вире сейчас нет. Я-то рано уехал…

— Знаю, знаю, — рассмеялся Альберт Алексеевич. — Запутался меж двух любвей? «Гарун бежал быстрее лани».

— Но я на Северную ГЭС! — стал оправдываться смущенно Сергей Васильевич. — А потом меня на Дальний Восток пригласили…

— Как же! Я рекомендацию подписывал.

— Вы?!

— А кто же?.. Я за всеми вами слежу. — Альберт Алексеевич улыбался все той же, демонической полуулыбкой. Посмотрел на Хрустова, на меня, перебросил взгляд вдаль — на Бойцова. — Но не так, как за мной следили…

— Титов?

— Неважно! Зла не держу, Сережа. — Васильев сидел на жарком свету, закрыв глаза. — Такая была эпоха. У меня хорошая пенсия, с моим мнением министры считаются. А Титов… умер от инсульта. После пуска его забрали в Москву, должность показалась маленькой, он страдал… В Москве слишком много руководителей, не могут все быть большими, так, Сережа? А мой Понькин, после того, как всем дали ордена, и ему тоже, на банкете выпил лишнего и ослеп. Жена увезла в Крым, он там угас, бедняга. — Альберт Алексеевич открыл глаза, сорвал травинку, долго ее разглядывал. — Ваш бывший бригадир Майнашев председатель госсовета у Маланина. Ну, кто еще вас интересует? Я всё помню, молодые люди.

Вдали медленно, словно нехотя прогремело, и еще, и еще раз. Явно близилась гроза.

— Вот мы тут сидим на горе… — вздохнул Хрустов. — А там внизу, на дне, — народ. Если что, начальники-то спасутся. Я подумал, во всем теперь так…

— Встаем, — Васильев отпустил травинку в струящемся на косом свету воздухе, легко поднялся. — Лёва прав, дело-то стоит.

42

Когда, наконец, вновь собрались за столом, рядом с Маланиным сидел и старик Семикобыла, лицо в розовых пятнах, ладони прижаты к столу, чтобы не дрожали.

«Господи, ему-то какой был смысл лететь в этот зной? — пожалел его я. Мы с Хрустовым переглянулись. — Неужто не рисуется, до самых последних сил тревожится за ГЭС? Или имеет свой, особый, денежный интерес?»

Самое странное: после всего, что я услышал, у меня не было сейчас на душе предпочтения никакой точке зрения. И вообще, чем больше говорили эти значительные люди, тем больше я понимал: никто не говорит главного, не открывает своей козырной карты. Никонов обнимался со всеми подряд, звонко хохотал. Ищук был улыбчив, как гармонист. Бойцов становился все мрачнее, что-то записывал в блокнот. Зачем ему?! А может быть, и он здесь неспроста?

— Господа! Товарищи! — улыбаясь и глядя на палец, навис над столом, роскошно накрытом для ужина, Маланин. — Мы все живы, здоровы, мы все патриоты, все мы за наш бедный исстрадавшийся русский народ… и не только русский, — покосившись на Бойцова, вдруг поправился он, — хотя… — а вдруг обидел? — все мы русские, так? И вот, должны, как люди, строившие нашу красавицу, ну, кроме Тараса Федоровича… должны, так сказать, решить, так сказать, как нам быть. Мы отзываем иск и — дирекция идет нам встречу с распростертыми объятиями. Или — мы начинаем войну. Пока отдыхали, кое с кем перекинулись мнениями. Конечно, дело тут не в количестве. Дело в совести, как говорит Григорий Иванович.

Семикобыла, переводя дух, кивнул. За окнами быстро темнело. Воздух стал влажный, справа, со стороны юга, над поляной блеснул свет. Молния.

— Сама природа нас подталкивает к единению. Если мы пойдем против самовлюбленной Москвы, если мы скажем — энергия наша, мы сами хозяева, как на некоторых других ГЭС… а есть, есть такие в России… народ нас поддержит плечами. И ему будет что защищать. Ибо патриотизм — это самая великая сила, так?

Произнеся эту путаную речь, в которой многое было недосказано, но очерчено, Маланин глянул с улыбкой на Ищука.

Видимо, они уже сговорились.

— Я считаю, Владимир Александрович прав, — поднялся Тарас Федорович. — Жаль, конечно, что мы с Валерием Ильичем раньше не объединили усилия. Если бы в прошлом году сделали это, я уже говорил — один тоннель точно проколотил бы на свои деньги, клянусь! И мы бы сейчас пили, гуляли, в ус не дули. Но никогда не поздно. Особенно под крышей… в самом хорошем смысле этого слова… под крышей территории почему, наконец, не объединиться? Вместе — не пропадем.