Звать меня Кузнецов. Я один.

Вчера я ходил по земле, а сегодняХоть бейте мячом — моё место свободно.А в мире, я слышал, становится тесно…Займите, займите — свободное место!

Но занять его место некому. Он был один такой.

Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в семье дипломата, репрессированного в 1938 году — приговорённого к высшей мере, заменённой 25-ю годами лагерей. Жена с малолетним сыном как ЧСВН (члены семьи «врага народа») были высланы из Москвы. Военные годы Могутина прошли в эвакуации на Урале. После войны он учился в школе рабочей молодёжи, работал на стройках по восстановлению Сталинграда, матросом на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье.

Впоследствии Могутин окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, Высшие литературные курсы, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах.

Юрий Могутин

Поэт сжёг себя в огне нечеловеческих страстей

Поэт сжёг себя в огне нечеловеческих страстей, или Почему любимец Лубянки Вадим Кожинов протежировал Юрия Кузнецова

— Юрий Николаевич, я уже как-то обращался к Вам с просьбой поделиться воспоминаниями о Юрии Кузнецове. Помнится, раньше Вы уклонялись от интервью по причине того, что до сих пор не воспринимаете Кузнецова как покойного. Но время летит…

— Да, седьмой год уже пошёл, как похоронили Юрия Кузнецова, и, как нарастающий вал, увеличивается крут людей, якобы «близко знавших его», ну прямо лучшие друзья были! Но вся штука в том, что у Кузнецова не было друзей. Он был одинок, страшно одинок. Это был человек трагической, можно сказать, судьбы, живший трудной внутренней жизнью, в борениях с самим собой. К нему вечно лезли с водкой, потому что каждый хотел быть ближе к нему; и все, с кем он выпивал, считают, что он им был друг и они ему были лучшие друзья. На самом деле это не так…

Я, наверное, единственный из близко знавших его, кто не выпил с ним ни грамма, потому что знал, что за самой лёгкой выпивкой у него мог последовать тяжёлый запой. Как же я мог брать на себя такой грех! Случалось, что я попадал к нему в период, когда он был уже «в развязке» и протягивал мне стакан: «Ну, шо, не будешь, да? Я знаю, ты не будешь…»

Однажды я пришёл к нему в «Наш современник». Он был уже крепко «подшофе», рядом сотрудница журнала (не буду называть её имени, поэтесса), дым у них там коромыслом, стаканы стоят с водкой, а закуски не видно… Он мне говорит: «Могутин, где тебя носит?! Я тебе подарок принёс, а ты не идёшь… Я — кто? Классик! И за тобой должен бегать?!..» И протягивает мне трёхтомник Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», который был детищем его, над которым он работал и который питал его собственное творчество. А поэтесса эта, тоже хорошо навеселе, канючит: «Юрий Поликарпович, а мне?»

А он бычьи свои глаза на неё уставил: «Ду-ра! Ты кто?!» — «Юрий Поликарпович, ну вместе ведь работаем…» — «Ты кто?! Это же — Могутин! Лучший поэт Москвы!» — потом мхатовская пауза — «Ну, после меня, конечно… А ты кто?!» — и ко мне: «На, тёзка, не потеряй». И вот стоит у меня этот его подарок, смотрю на него с грустью…

— А познакомились вы когда?

— Первое наше с Кузнецовым — «шапочное» — знакомство относится к началу 80-х годов, в бытность мою слушателем ВЛК. Познакомила нас завуч Высших литературных курсов Нина Аверьяновна. Время от времени мы встречались то в стенах Литинститута, то в ЦДЛ, здоровались, обменивались двумя-тремя случайными фразами, и только.

Снова случай свёл нас через десять (или чуть больше) лет в писательском посёлке Внуково, на даче отца моей жены — М. П. Лобанова. Одно время мы с женой жили там в одном коттедже с Кузнецовым, и наша лоджия была аккурат под лоджией Кузнецова. Там мы виделись практически каждый день, иногда и не по одному разу.

Однажды он при встрече сказал:

— Тут мне книгу одного поэта подарили.

И вытаскивает из кармана плаща мой сборник стихов «Жар под пеплом» (М.: Сов. писатель, 1984).