Звать меня Кузнецов. Я один.

Дело в том, что Нина Аверьяновна имела обыкновение при случае покупать книги своих бывших выпускников (благо, тогда они копейки стоили) и дарить преподавателям института. Эта добрейшая и преданная институту женщина ко всем нам, вне зависимости от возраста, относилась как к родным чадам, радовалась каждой нашей публикации, а тем более отдельному изданию, и оповещала об этом событии институтских коллег.

— Нина Аверьяновна, что ль, дала? — догадался я.

— А вот это секрет, — напустил таинственность Юрий Поликарпович, пряча книжку в карман.

Помню и другую нашу встречу. Стояла грибная осень, каждый день с утра я уходил с корзиной в ближние перелески. Выхожу из коттеджа и носом к носу сталкиваюсь с Кузнецовым. Он оглядел мои сапоги, плащ: «Грибы-то хоть есть?»

— Если бы не было, не ходил бы.

— Что-то ты, сосед, совсем белый стал? — кивнул он на мою седую голову.

Я огрызнулся:

— Будешь белым! Ты же мне пеплом всю голову засыпал. Стряхиваешь вниз, а мне на голову летит.

— Правда, что ль? — удивился он. — Вот отчего, значит, ты побелел… (Смеётся).

— Кстати, интересно по поводу дачи и пепла. У Ю. П. ведь есть стихотворение (я от кого-то слышал, что в нём имеется в виду Устинов) — «Стихи от имени соседушки по даче, Что жил внизу и видел мир иначе»: Я пил без любви и отваги. / Но жил Кузнецов надо мной. / Он жёг на балконе бумаги, / И пепел витал над землёй. // Был день безмятежен и светел. / А мир мой был пуст и уныл. / И лёгкий Божественный пепел / Я тщетно руками ловил.

— Это стихотворение, очевидно, написано позднее того времени, о котором я говорю. Насколько я знаю, Валентин Устинов переехал на лобановскую площадь после того, как Михаил Петрович переехал на место Старшинова. Впрочем, все эти бытовые подробности читателю не интересны…

Все те мимолётные наши встречи во Внукове, однако, не переходили в отношения приятельские. Человек абсолютно не тусовочный, я никогда не набивался на общение с Кузнецовым и со стихами своими к нему не лез. И, тем более, он, — с известной гордыней, уже вкусивший славы, поэт — ко мне в гости не напрашивался.

Новый виток наши отношения получили после рождения моего младшего сына.

Два года подряд с женой и Глебом я жил с весны до осени в Переделкине, на даче Личутина. А Володя Личутин такой шустрый, ловкий, несколько раз всё заглядывал мне через плечо: «Юра, что ты там всё пишешь? Показал бы. А то всё пишешь-пишешь, а ничего не показываешь».

Я говорю:

— Ты ведь тоже не показываешь.

— Ну, у меня-то роман! Что же, я тебе тысячу страниц текста разложу? А стихи-то покажи.

Дал я ему стихи.

Он: «Дай ещё! Ещё дай!»

И тихой сапой отнёс Кузнецову в «Наш современник» без моего ведома.

Вдруг звонит Кузнецов:

— Могутин! Я что, за тобой бегать должен?

— А что случилось?

— Ну, что? Хоть бы поинтересовался… Вот подборку твою в «Нашем современнике» даю.

— Как это?

— Ну, Володя Личутин принёс — я отобрал. Интересная подборка получается, крепкая. Фотографию-то хоть принеси…

Вот с этого дня начались наши творческие отношения. За четыре года — с 1999-го по 2003-й — он дал семь подборок моих стихов — количество небывалое для нашего «современника». Он давал, получается, часто по две подборки в год. Не появляюсь — звонит. Насколько я знаю, Кузнецов мало кому звонил… После стольких лет непечатания и умолчания моего имени в печати Юрина поддержка была для меня равнозначна спасательному кругу для утопающего.

Конечно, сразу же появились и «доброжелатели». «Почему Кузнецов всё время печатает Могутина, а не меня?» — возмущались получившие отлуп от Юрия Поликарповича. Ответ, видимо, нужно искать в текстах отвергнутых…

— Подборки в журнале обычно с названиями идут. Вы сами их придумывали, или он?

— Нет, нет, это всё он. Названия подборкам всегда он давал.

— Вы всегда были согласны с его названиями?