Зверь 44

К обеду Кирпич так раскраснелся, что стал точной копией брата, Сифона. Мы вымотались, но в целом чувствовали себя сносно. Главное, отработали, ничего не запоров. Нас сменил топливный отряд, только вместо Крота с ними спустился Черпак. Предложение отправиться на печную платформу Крот принял в штыки – заныкался где-то в глубине за топливными резервуарами и поблёскивал очками, когда Калибр высветил его фонарём.

Мы с Кирпичом и Фарой сгоняли в хозблок за сухпайками – пусть Черпак сам доедает свою обеденную перловку, – помогли Сивому перетащить последних хануриков из холодильного отделения и вчетвером отправились в вылазку.

На линии фронта хануриков сейчас поприбавилось, однако «Зверь» туда не подпускали. Там ни прожекторы, ни белёная крыша не уберегут от случайной ракеты. «Зверь» держался поодаль от фронта, подчищал лишь безопасные места, и сегодня мы довольствовались тремя мясорубками на двадцать три ханурика в общем. Вернулись разбитые – сказалась утренняя вахта на печной платформе. Опоздав на встречу со «Зверем», едва нагнали его с кормы.

Кардан к нашему возвращению починил автоматику. Раньше всех поужинал и завалился спать перед ночной вахтой в кабине управления. Сухой так и не привёз механиков, под конец даже перестал отвечать на вызовы по радиостанции, хотя Сыч хотел сообщить ему, что надобность в механиках отпала. Леший сказал, что Сухой, наверное, и не собирался никого привозить.

– Может, и не собирался, – кивнул я, – А заправщики?

– Приезжали.

– И то хорошо.

– Хорошо, – согласился Леший. – Главное, припасов хватает.

Перед сном похоронная команда почти в полном составе засела в хозяйственном отделении. Мы решили, что пора делать закладки. Давно предчувствовали, что этот день придёт, хоть и не говорили о нём вслух. Закладки поручили Лешему и Сифону. От обычной работы их освободили. Им предстояло каждый день спускаться со «Зверя», шастать по округе, выискивать укромные места и прятать наши припасы, затем отмечать положение припасов на самодельной бумажной карте.

Выбирать места для закладок и чертить карту взялся Леший. Собственно, он отвечал за всё, что требовало хоть каких-то мозгов, а Сифону оставалось взваливать на спину вдвое больше груза, чем мог унести Леший, и в нужный момент работать лопатой.

Фара согласился по ночам перерисовывать карту, заодно со слов Лешего расписывать выбранные им ориентиры, а то, пропади он, потом никто в его значках не разберётся. Под утро Крот будет прятать вторую карту в глубинах топливного отделения. Заменить Сифона в печном отряде пришлось Калибру. На том и порешили.

Разошлись из хозблока, шепнули о закладках Сычу, Кроту, Черепу и Малому, которые не участвовали в обсуждении, и больше о закладках вслух не заговаривали. Сухого мы бы ни во что не посвятили, даже если бы он вдруг заявился к нам на своём «Секаче». Только вот что-то мне подсказывало, что Сухого мы уже не увидим.

* * *

На рассвете облака были сизые, как выхлоп «Зверя». По выхлопу Кардан определял, что в камеру сгорания попало масло и пора менять поршневые кольца, а по облакам Кардан определить ничего не мог. Они были просто облаками. Безучастные и молчаливые, скользили по небу, а я следил за ними и на минуту-другую забывался.

В вылазки мы теперь ходили в ветровках. Фара не поддевал шерстяную шапку, ограничивался шапкой банной. К вечеру мы мёрзли, но таскать с собой ватники ленились. Малой, Калибр и Череп на печной платформе вовсе работали в тельняшках. Нам бы наслаждаться долгожданным теплом, однако дни пошли какие-то контуженые. Мы предвкушали скорые перемены.

Череп чаще доставал из-под шконки игрушечные танки. Донимал Кардана, чтобы тот чинил их моторчики, и таскал из хозблока краску, чтобы замазывать мелкие прожоги и царапины на пластмассовых корпусах. Малой запирался с Фарой и вроде бы как диктовал ему письма. Многие вне очереди заглядывали к Шпале подстричься. В столовой все молчали. Разговор не клеился. Даже Черпак почти не трепался. А я думал о родных. Гадал, как они меня встретят, что скажут и что я скажу им в ответ. О чём спросят. Уж точно не о «Звере».

Родных у меня осталось мало, и я ловил себя на мысли, что забываю их имена. Нет, я бы сходу перечислил, как зовут мать, отца, двоюродную сестру и других, кого видел в последний раз, однако их имена стали какими-то пустыми. Вот произнесёшь имя матери, а оно – лишь звук.

Не ошибёшься, но почему-то запереживаешь, что ошибся. Может, и не так зовут… А если так, то почему имя ничем не отзывается? Из него будто выпали и облик матери, и связанные с ней воспоминания. Я по отдельности вспоминал её лицо, голос, улыбку, видел разрозненные образы матери из тех дней, когда мы были вместе, а собрать их воедино не мог. Имя превратилось в затёртую оболочку. Испугавшись, я повторял его вновь и вновь, но становилось только хуже. Повторённое сотни раз, имя окончательно чужело и пропадало.