Зверь из бездны

Еще позже. Мы с «ватником» лупим Васю смертным боем, а он кричит, что мы сионисты и что он настучит на нас комитетчикам.

День третий

12.00. Чувствую себя словно портовая шлюха на следующий день после прибытия военной эскадры. Все болит так, будто меня сбил «КамАЗ», груженный щебенкой. К тому же всю ночь мне снились цыпленок табака размером со страуса и котлета по-киевски величиной с легковой автомобиль. Жрать хочется зверски. Ругаться с Настей на счет моего пантагрюэлического пьянства и отсутствия денег нет сил, поэтому обхожу ее противолодочным зигзагом, словно доблестный торпедный катер немецкую подлодку «Летучий голландец», и молча выхожу на улицу.

Там уже стоит трескучая зеленая «инвалидка», в которой восседает, как король на именинах, Бармен. Лицо его и лысый череп изрыты багровыми буграми и ямами, как у прокаженного. Поговаривают, что он – воин-«афганец» и горел в танке, исполняя свой интернациональный долг в далеком Афганистане. Но я-то знаю правду… Инвалидность у него самая настоящая, хоть и купленная у комиссии ВТЭК за тысячу рублей. В справке так и значится: «социальный инвалид». Мол, руки-ноги есть, но работать не может, ибо как с такой рожей строить светлое коммунистическое будущее? Только настроение портить трудовому коллективу и пугать заезжее начальство. Или, к примеру, на доску почета этакую монстрину разве повесишь, даже ежели заслужит? В общем, не работник, а сплошная головная боль для любого начальства. Уж лучше пусть сидит себе тихо не пенсийке и не мешает другим стремиться к светлым далям коммунизма. Даже машиненку ему кое-какую справим, чтобы в трамваях не попрошайничал.

К водителям таких машинок, на какой рассекал Бармен, и у шоферов нормальных тачек, и даже у пешеходов отношение особое: снисходительно-презрительно-жалостливое. У них в правах вычеркиваются все категории и ставится специальный штамп: «мотоколяска». Эти «коляски» даже рвачи-гаишники почти никогда не останавливают: то ли стыдно перед инвалидами, то ли, что вернее, думают – поживиться нечем. Но как раз в этом они глубоко не правы.

На лацкане хозяина недомашины гордо сверкает сине-золотой значок общества трезвости. Знающие люди говорят, что он действительно является почетным членом этой организации и спиртного в рот не берет ни капли. А еще эти знающие люди в курсе, что среди всех рычагов и рычажков, которыми управляется драндулет, чтобы с ним мог сладить даже безногий, имеется один «лишний». Если потянуть его и хитро вывернуть вправо, из специального крантика, спрятанного под капотом, закапает мутный, как старческая слеза, но ядреный самогон. А если повернуть влево – пойдет очищенный. Двигатель у мотоколяски – от мотоцикла «ИЖ Планета», так что лишнего места в корпусе навалом. Даже принудительное воздушное охлаждение, дополнительный электрический стартер и генератор с «Москвича» не помешали установить туда хитрую систему из трубочек, шлангов, фильтров и объемистого перегонного куба. В результате «горбатый» превратился в настоящий самогонный аппарат на колесах, который местные алкаши метко окрестили «Зеленым змием». А портрет Бармену изуродовал конкурент-самогонщик – подкараулил его в подъезде и плеснул в лицо кислотой…

Мутное зелье, нацеженное в пузырек из-под чернил, обжигает мне нутро и рвется поначалу назад. Но я задерживаю дыхание и подавляю в себе рвотный рефлекс. Вскоре блаженное тепло разливается по венам, и жизнь вновь начинает играть всеми своими красками. И сразу же еще больше хочется жрать.

14.00. Может, и правда по совету Стрижака привязать к жопе веник?.. Нахожу в шкафчике под подоконником две свеклины, затвердевшие до состояния ископаемых окаменелостей. Попробую-ка я их сварить, что ли. Настька придет со своих бесплодных поисков работы – хоть ругаться не будет.

16.00. Варю свеклу. Но пока она почему-то остается все такой же твердокаменной.

19.00. Варю свеклу.

23.00. Свекла.

24.00. Свекла.

25.00.

Свекла…

26.00. Вываливаю свеклу в окно, и тут приходит хлеб в авоське вместе с Настей. Я радуюсь хлебу и немного – Насте. Нарезаю его тонкими ломтиками. Потом, под удивленным взглядом Насти, извлекаю из все того же шкафчика под подоконником круглую баночку с гуталином и намазываю его тонким слоем на хлеб. Настюха смотрит на меня ошалевшими глазами. Дура! Сейчас спирт впитается в хлебушек, можно будет стереть гуталин и есть.

День четвертый

12.00. Я не знаю зачем, но я все еще прихожу иногда на работу, благо вохровцы на вахте пропускают меня – видимо, до тех пор, пока не получат другого распоряжения. Делать мне нечего – все мои уголовные дела Вислогузов раздал другим следователям. А еще мне нечего жрать… Нашел в сейфе свечку (здание прокуратуры старое, и тут часто бывают перебои с электричеством). Попытался сжевать. Но свеча оказалась не сальной, а парафиновой. Проболел весь остаток рабочего дня. Хорошо, хоть туалет рядом…