Зверь в чаще леса (СИ)

Чарльз протер старое овальное зеркало в серебряной раме и бережно установил его на кухне, невидящим взглядом уставился на свое бледное и исхудавшее отражение. Губы все еще блестели от влаги. Когда юноша наконец-то дорвался до чистой воды, то думал, что не сможет остановиться, оторвался от живительной влаги, только когда ему стало сложно дышать, и теперь в животе при каждом движении ощущалось, как перекатывается вода, омывая стенки пустого желудка.

Пальцы крепко сжимали ножницы и даже сил расстроиться не было. Так же, как и болезненного сожаления, когда острое лезвие срезало прядь за прядью.

Может быть, еще пару недель назад это и причинило бы боль, но не теперь, когда Чарльз знал, как могут трещать его ребра и наливаться черной краской синяки. И как легко Эрику сломать его кости или вывихнуть суставы.

В сравнении со всем этим обрезать волосы было совсем не страшно.

Чарльз сжимал в руке некогда голубую ленту, которую он забрал из вещей Рейвен. Он больше не мог завязать ей волосы, но избавиться от нее он тоже не сумел бы. Этот простой клочок ткани словно доказывал существование его собственной жизни, и все, что когда-то было у Ксавьера, теперь заключалось в этой простой ленте.

Он бережно повязал ее на свое левое запястье, отряхнул короткие волосы, поправил их, и, глубоко вздохнув, вновь посмотрел на свое отражение.

Волосы были неровными и короткими, слегка вились и, без привычной длины, лишь слегка обрамляли его лицо, делая его более острым.

— Я справлюсь, — пообещал себе Чарльз и потер глаза, стараясь не замечать на них влагу, прихрамывая, направился к венику, чтобы убраться на кухне, прежде чем приступить к готовке.

Дорогая чистая одежда приятно обволакивала тело, словно лаская его своим прикосновением, но это заботливое чувство лишь вызывало нервный смех.

Чарльз чувствовал себя зверюшкой в руках Зверя. Питомцем, который нужен, лишь пока интересен, и, стоит ему слегка прогневать хозяина, как вся эта иллюзия исчезнет. Не будет этой одежды и мягкой кровати, не будет еды, воды и света, останется лишь страх, грязь и мрак. И нельзя об этом забывать ни на секунду. Иначе он обязательно оступится, поддавшись мнимой заботе своего хозяина, и снова окажется в подвале. И не факт, что на этот раз он выберется оттуда быстро.

***

Охота заняла чуть больше времени, чем обычно, но Эрик и не хотел сегодня ограничиваться простой рыбой. И, пусть он давно не стрелял из лука, меткость его не пропала, и он смог раздобыть парочку куропаток к ужину, уже предвкушая предстоящий вечер.

Спокойный и покорный Чарльз ему определенно нравился, пусть все еще не вызывал нужного доверия. Но теперь основная работа была сделана, и пора было посмотреть, на что еще сгодится его человек.

Эрик думал об этом слишком часто. Задолго, до того как поймал своего человека. Долгими одинокими ночами за чтением книг или просто, блуждая по лесу до самой границы зачарованной клетки, в надежде, что ему встретится хоть кто-то разумный. Хоть кто-то, способный понимать человеческую речь, пока сам Эрик ее не забыл, решив, что она такая же бессмысленная и бестолковая, как карканье ворон на деревьях.

Но теперь у него был Чарльз, и все изменилось. Эрик словно обрел свой якорь, который мог бы закрепить его человеческое сознание и не позволить ему окончательно обратиться в зверя.

Вот только настораживало то, как тих и немногословен был Чарльз, хотя Эрик наверняка знал, что этот юноша может быть болтлив. На самом деле, Эрику уже даже не хватало забавных сбивчивых объяснений Чарльза и его неровного голоса. Настоящего, полного эмоций, а не этого бесцветного блеяния, которое теперь срывалось с побледневших губ паренька.

«Ты перегнул палку. Ты же видел, как он боится темноты, и все равно…»

— Замолчи, — рыкнул Эрик и поправил лук на спине, подхватил с земли связку куропаток. Голос разума или совести. Или Магды. Он уже давно не различал их, просто рассуждать так было проще, чем думать однобокую мысль. А говорить с мертвой ему было легче, чем даже допустить мысль о том, чтобы начать молиться.

«Эрик Леншерр ни перед кем не склонял колени, будь то короли или боги!»

Он замер на месте и удивленно навострил уши, не сразу веря собственным мыслям. Этот голос. Его собственный голос. И эта фраза, сказанная им когда-то в решительном гневе… Он не помнил, когда и кому сказал ее, но впервые, со дня своего заточения в этой форме, в этом лесу, он вспомнил свою собственную фамилию, и от этого сердце забилось, как бешеное, и неописуемая радость переполнила его сердце.

Он сорвался с места, переходя на быструю рысь, прорываясь через чащу так, словно не было ветвей и кустов, а лишь прямая и открытая дорога, ведущая к его дому.

— Чарльз! — с порога позвал Эрик своего человека, испытывая невероятную потребность поделиться своим открытием хоть с кем-то.

Тишина. Лишь где-то вдалеке капала вода.

— Чарльз! — вновь позвал Эрик, ощущая, как порыв радости, забытой за столь долгое время, смешивается с тревогой и нарастающей злостью. — Чарльз!