Звук и ярость

Не понимаю, как этот город величиной не больше Нью-Йорка способен вместить всех, кто обирает нас, деревенских дураков. Работай как черт целый день, посылай им свои деньги и получай взамен малюсенькую бумажку: ваш счет исчерпан при курсе 20.62. Манят вас, позволяют накопить немножко бумажной прибыли и – бац! Ваш счет исчерпан при курсе 20.62. И как будто этого мало, еще плати кому-то по десяти долларов в месяц, чтобы тебе сообщали, как их можно просадить побыстрее, потому что либо он ничего об этом не знает, либо стакнулся с телеграфной компанией. Ну, я с ними покончил. В последний раз меня ободрали. Любой дурак, кроме такого, у которого хватает глупости полагаться на слово еврея, мог бы сообразить, что курс все время будет подниматься, потому что чертову дельту вот-вот опять затопит, и хлопок смоет, как было в прошлом году. Пусть все, что человек вырастил и своим потом полил, вымывает с корнем год за годом, а они там в Вашингтоне тратят по пятьдесят тысяч долларов в день, чтобы держать армию в Никарагуа или еще в какой-нибудь дыре. Конечно, она опять разольется, и тогда хлопок пойдет по тридцати центов фунт. Нет, я просто хочу ущемить их разок и вернуть свои деньги. Я не замахиваюсь на большой куш; это приманка для биржевых игроков в глухих городишках, а я просто хочу вернуть свои деньги, которые заграбастали проклятые евреи с их гарантиями и секретными сведениями. Тогда я покончу с этим, и не видать им больше ни одного моего цента, как своих ушей.

Я пошел назад в магазин. Было уже половина четвертого. Времени ни на что путное не оставалось, но я привык. Этому я и без Гарварда выучился. Оркестр бросил играть. Заманили их всех внутрь, так чего ж дуть зря. Эрл говорит:

– Он тебя разыскал? Вот только что заходил. Я думал, ты где-то на складе.

– Да, – говорю я. – Я ее получил. Не могли же они прятать ее от меня весь день. Город для этого слишком мал. Мне надо заглянуть домой на минуту, – говорю я. – Можете вычесть из жалованья, если вам от этого полегчает.

– Поезжай, – говорит он. – Теперь я и один справлюсь. Надеюсь, новости не плохие.

– Сходите на телеграф и узнайте, – говорю я. – У них там есть время с вами разговаривать, а у меня нет.

– Я же просто спросил, – говорит он. – Твоя мать знает, что может всегда на меня рассчитывать.

– Как уж вас и благодарить, – говорю я. – Постараюсь вернуться сразу, как смогу.

– Не торопись, – говорит он. – Теперь я и один справлюсь. Поезжай.

Я сел в машину и поехал домой. Один раз утром, второй раз днем, и вот теперь снова, а тут еще она – гоняйся за ней по всему городу и выпрашивай у них разрешение съесть хоть кусочек из того, что на мои же деньги куплено. Иногда я думаю, а какой смысл во всем этом. Я просто полоумный, что тяну лямку после всех этих примеров. А теперь я, конечно, явлюсь домой как раз вовремя, чтобы отправиться снова прогуляться за корзиной помидоров или еще за чем-нибудь, а потом вернусь в город, воняя, как камфорная фабрика, не то голова у меня и вовсе лопнет. Сколько раз я ей повторял, что этот проклятый аспирин – одна мука с водой, чтобы пичкать тех, кто воображает себя больным. Я говорю: ты даже представления не имеешь, что такое головная боль. Я говорю: ты думаешь, стал бы я возиться с этим поганым автомобилем, будь на то моя воля. Я говорю, ладно, обойдусь без машины, научился же я обходиться без многих и многих вещей, но если тебе так приспичило рисковать жизнью в этой колымаге с черным недоростком на козлах, так делай как хочешь, потому что, говорю я, Бог бережет таких, как Бен, уж кто-кто, а Бог, он знает, что обязан что-то для него сделать, но если ты думаешь, что я доверю механизм ценой в тысячу долларов черномазому недоростку, да и взрослому тоже, если уж на то пошло, то сама его ему и покупай, потому что, говорю я, в машине-то ты кататься любишь, разве нет.

Дилси сказала, что мать в доме. Я вошел в переднюю и стал слушать, но ничего не услышал. Я поднялся наверх, но когда я проходил мимо ее двери, она меня окликнула.

– Я просто хотела знать, кто это, – говорит она. – Я тут столько времени провожу одна, что каждый звук слышу.

– Могла бы и не проводить, – говорю я. – Разъезжала бы целый день по гостям, как другие дамы, кто тебе мешает.

Она подошла к двери.

– Я подумала, не заболел ли ты, – говорит она. – Ведь тебе пришлось обедать второпях.

– Ну, подождем до следующего раза, – говорю я. – Чего тебе?

– Что-нибудь случилось? – говорит она.

– Откуда? – говорю я. – Неужто мне нельзя заехать домой посреди дня без того, чтобы всполошить весь дом.

– Ты Квентин не видел? – говорит она.

– Она в школе, – говорю я.

– Скоро четыре, – говорит она. – Я с полчаса назад слышала, как било три. Ей уже пора бы вернуться домой.

– Пора бы? – говорю я. – Когда это она возвращалась до темноты?

– Ей пора бы уже вернуться, – говорит она. – Когда я была девочкой…

– Тебя было кому на ум наставить, – говорю я. – А ее некому.

– Я ничего не могу с ней поделать, – говорит она. – Сколько ни пробовала.