Звук и ярость

Ну, я просто остался сидеть там. Солнце уже начинало заходить, а до города пять миль. Их даже на то не хватило, чтобы проколоть шину, провертеть в ней дырку. Просто выпустили из нее воздух, и все. Я просто стоял там и думал про кухню, полную черномазых, и ведь ни у одного не нашлось времени подвесить колесо на место и завинтить пару гаек. И выходило как-то странно, потому что даже она не могла так все предугадать, чтобы вытащить насос заранее, если только не сообразила, пока он выпускал воздух. Но скорее кто-нибудь вытащил его и дал Бену поиграть вместо брызгалки, потому что они автомобиль на куски бы разнесли, если бы ему этого захотелось, а Дилси говорит: никто до твоей машины не касался. И с чего бы это нам понадобилось ее трогать? А я говорю: ты ж черномазая. И тебе очень повезло, знаешь? Я говорю: я б с тобой хоть сейчас поменялся, потому что только у белого настолько ума не хватает, чтобы переживать из-за того, что вытворяет шлюшка, у которой еще молоко на губах не обсохло.

Я пошел к Расселу. Насос у него был. Это у них вышла промашка. Только мне все равно не верилось, что у нее хватило бы духу. Я все думал, что нет, не хватило бы. Не понимаю почему, только я никак не выучусь, что женщина что угодно сделает. Я все думал: давай пока забудем, как я к тебе отношусь и как ты ко мне относишься, я бы просто-напросто не сделал тебе такого, я бы не сделал тебе такого, что бы ты мне ни сделала. Потому что, я так говорю, кровь это кровь, и никуда тут не денешься. Тут дело не в шутке, до которой додумался бы любой восьмилетний балбес, а в том, чтобы над твоим родным дядей смеялся человек, который расхаживает в красных галстуках. Приезжают в город, называют нас деревенщиной и думают, что им в такой дыре и делать нечего. Ну, он сам не понимает, до чего он прав. И она тоже. Если она так на это смотрит, то пусть и убирается – скатертью дорожка.

Я остановил машину, отдал насос Расселу и поехал в город. Свернул к аптеке, выпил кока-колы, а потом поехал на телеграф. При закрытии биржи он стоял на 12.21, упав на сорок пунктов. Пять долларов умножить на сорок; купи себе на них чего-нибудь, если можешь, а она скажет: они мне нужны, нужны, а я скажу: очень жаль, придется тебе обратиться к кому-нибудь еще, а у меня денег нет, где мне было их зарабатывать, другого дела хватало.

Я только поглядел на него.

– Я вам скажу кое-что новенькое, – говорю я. – Вас, наверное, удивит, что меня интересует курс хлопка, – говорю я. – Вы ведь об этом и понятия не имели, а?

– Я все сделал, чтобы ее доставить, – говорит он. – Два раза в магазин посылал и звонил вам домой, но никто не знал, где вы, – говорит он и роется в ящике.

– Что доставить? – говорю я. Он дал мне телеграмму. – В котором часу она пришла? – говорю я.

– Около половины четвертого, – говорит он.

– А сейчас десять минут шестого, – говорю я.

– Я пытался ее доставить, – говорит он. – И не смог вас найти.

– Это ж не моя вина, а? – говорю я. И вскрыл ее, просто чтобы посмотреть, что они мне на этот раз наврали. Хорошенькое же у них положение, если они аж до Миссисипи добираются, чтобы прикарманивать по десять долларов в месяц. Продавайте, говорилось в ней. Курс будет неустойчивым с общей тенденцией к понижению. Из-за официальных заявлений не тревожьтесь.

– Сколько стоит послать такую телеграмму? – говорю я. Он сказал.

– Она оплачена, – говорит он.

– Ну, и на том спасибо, – говорю я. – Я все это и сам знал. Пошлите доплатной, – говорю я и беру бланк. Покупайте, написал я. Курс вот-вот подскочит до небес. Кратковременные колебания, чтобы подцепить на крючок деревенских простаков, которые еще не добрались до телеграфа. Не тревожьтесь. – Пошлите доплатной, – говорю я.

Он посмотрел на телеграмму, потом посмотрел на часы.

– Биржа закрылась час назад, – говорит он.

– Ну, – говорю я, – это тоже не моя вина. Я ж ее не придумывал. Я только купил кое-что, находясь под впечатлением, что телеграфная компания будет ставить меня в известность о колебаниях курса.

– Сообщения вывешиваются сразу же, как поступают, – говорит он.

– Вот-вот, – говорю я. – А в Мемфисе пишут курсы на доске каждые десять секунд, – говорю я. – Сегодня я чуть-чуть туда не доехал, всего шестьдесят семь миль оставалось.

Он поглядел на телеграмму.

– Хотите ее послать? – говорит он.

– Я все еще не переменил своего намерения, – говорю я. Написал вторую и отсчитал деньги. – И эту тоже, если только вы способны передать слово «покупайте» без ошибок.

Я поехал назад в магазин. И уже оттуда услышал оркестр. Хорошая вещь сухой закон. Прежде они являлись по субботам с одной парой башмаков на все семейство, и в башмаках был папаша, и шли в транспортную контору за его зельем, а теперь вот прут в цирк уже все босиком, а торговцы в дверях, будто тигры в клетке или еще кто, смотрят, как они проходят мимо. Эрл говорит:

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Что? – говорю я. Он посмотрел на свои часы. Потом пошел к двери и посмотрел на часы над судом. – Вам бы обзавестись часами за доллар, – говорю я. – Дешевле выйдет всякий раз думать, что они врут.

– Что? – говорит он.