Звук и ярость

– Мне так хотелось бы, чтобы вы с ней ладили, – говорит она. – Но она полностью унаследовала все ее упрямство. И квентиновское тоже. Я еще тогда подумала: с ее наследственностью и дать ей это имя. Иногда мне кажется, что она – кара, ниспосланная мне за Кэдди и Квентина.

– Господи Боже ты мой, – говорю я. – Хорошенькие же у тебя мысли. Неудивительно, что ты все время доводишь себя до болезни.

– Что? – говорит она. – Я не понимаю.

– Надеюсь, – говорю я. – Порядочная женщина многого не понимает такого, чего ей полезнее вовсе не знать.

– Они оба были такими, – говорит она. – Когда я пыталась исправлять их недостатки, они всегда находили защиту у твоего отца. Он говорил, что за ними не нужно приглядывать, что они уже знают, что такое чистоплотность и честность, а большему никого научить нельзя. И теперь, надеюсь, он удовлетворен.

– У тебя же есть такая опора, как Бен, – говорю я. – Смотри веселее.

– Они нарочно не допускали меня в свою жизнь, – говорит она. – Всегда она и Квентин, с самого начала. Они всегда что-то затевали против меня. И против тебя тоже, хотя ты был слишком мал, чтобы понимать это. Они всегда смотрели на нас с тобой, словно на посторонних, точно так же, как на твоего дядю Мори. Я всегда говорила твоему отцу, что им дано слишком много воли, что они слишком много времени проводят вместе. Когда Квентин пошел в школу, нам пришлось на следующий год и ее отдать туда же, чтобы она от него не отстала. Она не могла стерпеть, чтобы кто-то из вас умел делать то, чего не умеет она. Одно тщеславие, тщеславие и ложная гордость. А затем, когда с ней произошло все это, я знала, что Квентин сочтет себя обязанным выкинуть что-нибудь столь же скверное. Но я не предполагала, что он окажется настолько эгоистичным, чтобы… мне и в голову не приходило, что он…

– Может, он знал, что будет девочка, – говорю я. – И что еще одной такой ему не выдержать.

– Он мог бы воздействовать на нее, – говорит она. – Он был единственным, с кем она как будто считалась. Но и это часть моей кары, я полагаю.

– Да, – говорю я. – Очень жаль, что случилось это с ним, а не со мной. Тебе было бы куда лучше.

– Ты говоришь такие вещи, чтобы сделать мне больно, – говорит она. – Впрочем, я это заслужила. Когда продавали землю, чтобы послать Квентина в Гарвард, я сказала твоему отцу, что он должен точно так же обеспечить и тебя. Затем, когда Герберт предложил взять тебя в банк, я думала: теперь Джейсон обеспечен, а когда расходы начали расти и я была вынуждена продать нашу мебель и оставшийся луг, я сразу же написала ей, потому что, думала я, она, конечно, поймет, что она и Квентин получили свою долю и часть доли Джейсона и что от нее зависит, как это ему возместить. Я думала, она это сделает из уважения к отцу. И тогда я в это верила. Но я всего лишь бедная старуха; меня учили верить, что люди поступаются собой ради своей плоти и крови. Это я виновата. Ты был в полном праве упрекать меня.

– Ты думаешь, мне нужна чья-нибудь помощь, чтобы стоять на своих ногах? – говорю я. – И особенно от женщины, которая не может назвать отца собственного ребенка.

– Джейсон, – говорит она.

– Ладно, – говорю я – Я не это хотел сказать. Само собой.

– Если бы я поверила, что это возможно, после всех моих страданий.

– Само собой, невозможно, – говорю я. – Я не это хотел сказать.

– Надеюсь, хоть это меня миновало, – говорит она.

– Ну, конечно, – говорю я. – Она так похожа на них обоих, что никаких сомнений тут быть не может.

– Я бы этого не вынесла, – говорит она.

– Ну, так перестань об этом думать, – говорю я. – Она опять приставала к тебе, чтобы уходить по вечерам?

– Нет. Я втолковала ей, что это делается для ее же собственного блага и что когда-нибудь она меня за это еще поблагодарит. Она берет с собой учебники и после того, как я запираю дверь, садится заниматься. Иногда свет у нее горит очень поздно, до одиннадцати часов.

– Откуда ты знаешь, что она занимается? – говорю я.

– Но я не знаю, что еще она могла бы делать там одна, – говорит она. – Читать она никогда не читала.

– Да, – говорю я. – Само собой, ты не знаешь. И можешь поблагодарить за это судьбу, – говорю я. Только какой смысл было говорить это вслух. Опять бы она принялась плакаться.

Я слышал, как она поднималась к себе. Потом она окликнула Квентин, и Квентин говорит «что» из-за двери. Спокойной ночи, говорит мать. Потом я услышал, как ключ повернулся в замке и мать пошла к себе в комнату.