Звук и ярость

– Будь у тебя крылья, ты бы на небо улетел, – говорит Дилси. – Чтоб я больше про этот цирк не слышала.

– А, да, – говорю я. – Мне же дали два билета. – Я достал их из пиджака.

– Вы, значит, пойдете? – говорит Ластер.

– Ну нет, – говорю я. – Я и за десять долларов туда не пойду.

– Дайте мне билетик, мистер Джейсон, – говорит он.

– Я его тебе продам, – говорю я. – Ну как?

– У меня денег нет, – говорит он.

– Очень жаль, – говорю я. И поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Дайте мне билетик, мистер Джейсон, – говорит он. – Вам же два не нужны.

– Замолчи, – говорит Дилси. – Нашел у кого просить.

– Сколько вы за него хотите? – говорит он.

– Пять центов, – говорю я.

– У меня столько нет, – говорит он.

– А сколько у тебя есть? – говорю я.

– Ничего у меня нет, – говорит он.

– Ну и ладно, – говорю я. И пошел.

– Мистер Джейсон, – говорит он.

– Да замолчи ты, – говорит Дилси. – Он же тебя дразнит. А на билеты сам пойдет. Уходи, Джейсон, и оставь его в покое.

– Они мне не нужны, – говорю я. – И подошел к плите. – Я зашел сюда, чтобы их сжечь. Но, может, ты хочешь купить один за пять центов? – говорю я, поглядев на него, и открываю дверцу.

– У меня столько нет, – говорит он.

– Ну и ладно, – говорю я. И бросил один билет в огонь.

– Джейсон, – говорит Дилси. – И не стыдно тебе?

– Мистер Джейсон, – говорит он. – Ну, пожалуйста, сэр. Я вам буду шины целый месяц накачивать хоть каждый день.

– Мне нужны наличные, – говорю я. – Отдам за пять центов.

– Тише, Ластер, – говорит Дилси. И пихнула его назад. – Жги, – говорит она. – Бросай его в огонь. Жги. Кончай с этим.

– Отдам за пять центов, – говорю я.

– Жги, – говорит Дилси. – Нет у него пяти центов. Ну же. Бросай его в огонь.

– Ну ладно, – говорю я. И бросил его в огонь, и Дилси закрыла дверцу.

– А ведь взрослый вроде бы человек, – говорит она. – Уходи из моей кухни. Тише, – говорит она Ластеру. – А то из-за тебя еще и Бенджи начнет. Я сегодня возьму для тебя двадцать пять центов у Фроуни, и ты пойдешь завтра вечером. А пока замолчи-ка.

Я пошел в гостиную. Наверху ничего не было слышно. Я развернул газету. Немного погодя пришел Бен с Ластером. Бен подошел к пятну на стене, где прежде висело зеркало, и давай тереть его ладонями, пускать слюни и хныкать. Ластер начал мешать в камине.

– Что это ты делаешь? – говорю я. – Нам сегодня огня не нужно.

– А чтоб его утихомирить, – говорит он. – На Пасху всегда холодно.

– Ну, сегодня-то еще не Пасха, – говорю я. – Отойди.

Он положил кочергу, снял с материного кресла подушку и сунул ее Бену, а он скорчился перед камином и затих.

Я читал газету. Сверху не доносилось ни звука, а потом вошла Дилси, отослала Бена с Ластером на кухню и сказала, что ужин готов.

– Ладно, – говорю я. Она вышла. А я сидел и читал газету. Потом я услышал, как Дилси заглянула в дверь.

– Почему ты не идешь? – говорит она.

– Жду ужина, – говорю я.

– Он на столе, – говорит она. – Я же тебе сказала.

– Разве? – говорю я. – Прошу прощения. Я не слышал, чтобы кто-нибудь спустился в столовую.

– Они не сойдут, – говорит она. – Иди и ешь, а я им чего-нибудь отнесу.

– Они что, заболели? – говорю я. – Что у них нашел доктор? Не черную оспу, надеюсь?

– Иди же, Джейсон, – говорит она. – Не задерживай меня больше.

– Ладно, – говорю я и снова поднимаю газету. – Я подожду ужина.

Я чувствовал, что она смотрит на меня с порога. Я читал газету.

– Зачем ты все это делаешь? – говорит она. – Ведь знаешь же, что у меня и без тебя хлопот по горло.

– Если мать расхворалась с того времени, как она спускалась к обеду, так ладно, – говорю я. – Но пока я плачу за еду для тех, кто моложе меня, им придется выходить к столу, чтобы есть ее. Скажи мне, когда ужин будет готов, – говорю я и снова читаю газету. Я слышал, как она ковыляла вверх по лестнице, кряхтела и охала, словно она приставная между ступеньками по три фута. Я услышал, как она остановилась у материной двери, а потом я услышал, как она зовет Квентин, словно дверь заперта, потом она вернулась в материну комнату, а потом мать вышла и поговорила с Квентин. Потом они сошли вниз. Я читал газету.

Дилси подошла к двери.

– Иди, – говорит она. – Пока ты еще какую-нибудь дьявольщину не придумал. Уж сегодня ты постарался.

Я пошел в столовую. Квентин сидела опустив голову. Она опять накрасилась. Нос у нее был точно фарфоровый изолятор.

– Я в восторге, что ты настолько хорошо себя чувствуешь, что смогла спуститься к ужину, – говорю я матери.

– Разве я могу отказать тебе в такой малости, – говорит она. – Конечно, ради тебя я всегда спущусь к столу. И не важно, как я себя чувствую. Я понимаю, что мужчине, после того, как он проработает весь день, приятно посидеть за ужином в кругу семьи. Я с радостью делаю то, что тебе нравится. Я бы только хотела, чтобы вы с Квентин лучше ладили. Мне было бы легче.