100 великих криминальных драм XIX века

Впрочем, противодействие зашло уже так далеко, что пересмотр дела невозможно было предотвратить. И 7 декабря того же года три профессора медицины Будапештского университета Шентхауэр, Белки и Михалкович вновь осмотрели найденное в реке тело и обвинили предыдущих экспертов в отсутствии профессионализма и медицинском невежестве. Они объявили, что тело принадлежало пропавшей горничной, однако без следов убийства. Но даже это не заставило снять обвинения с арестованных.

Именно тогда и появилась третья примечательная личность – тот самый венский профессор Эдуард фон Гофман, основатель уникальной школы криминалистики. Австрийский эксперт выступил уже в июле 1883 года на судебном заседании в Ньиредьхазе. Он составил подробный аналитический отчет обо всех судебно-медицинских экспертизах, подтвердил результат повторного вскрытия и выразил возмущение непрофессионализмом ранее привлеченных к делу экспертов.

Профессор произвел в суде революцию. Благодаря его заключениям на свет выплыли все нарушения судебной процедуры и выявились противоречия в показаниях главных свидетелей. 3 августа суд закончился полным оправданием обвиняемых в связи с отсутствием состава преступления.

Гофман был наставником многих талантливых ученых-криминалистов, в частности тирольского криминалиста профессора Карла Ипсена – главного эксперта в громком деле 1904 года об убийстве итальянским националистом художника Августа Пеццеи. Немалую роль в этом туманном деле сыграло как раз то, что в своих решениях доктор Ипсен всегда руководствовался принципами своего учителя Эдуарда фон Гофмана, а следовательно, ставил под сомнение устраивающие всех выводы. Доктор Гофман передал своим ученикам профессиональную принципиальность.

Дело было закрыто. А Эстер Шоймоши как в воду канула.

Город в осаде

Весь XIX век в разных уголках Европы вспыхивали националистические очаги ненависти и мести – того, что мы образно называем «охотой на ведьм». С одним из таких дел пришлось столкнуться и И.Д. Путилину, уже знаменитому сыщику из Петербурга. К упомянутому преступлению, от которого холодеет кровь в жилах, Путилин отношения не имел: это было дело местных, минских властей. Но в силу страшной опасности, которая нависла над многочисленным еврейским населением Минска, решено было привлечь к делу лучшего сыщика империи. Причем решено было не местной полицией, которой уже все было ясно, а самими евреями, ведь им грозила реальная беда.

Зловещий поезд

Минск до самой Второй мировой войны был густо населен евреями, которые, кстати, век спустя, в годы гитлеровской оккупации, создали еврейское подполье и еврейские партизанские отряды. И не было ничего удивительного в том, что в середине XIX века в поезде, идущем в Минск, оказалось много людей этой национальности. Они составляли большую часть пассажиров третьего класса и ехали к родственникам и домой на праздник Песах.

Среди них выделялась русская женщина с шестилетней девочкой. Девочку звали Женя Сенюшкина, и она в тот момент явно тяготила свою мать-вдову, предававшуюся невеселым размышлениям. Мать недоглядела, и девочка пропала. Тогда никому не пришло бы в голову, что девочку могли похитить евреи, тем более что неизвестно было даже, жива она или мертва. Однако жандармскому начальнику из управления железной дороги буквально навязывали эту мысль. А когда на следующий день труп девочки был найден во дворе дома ростовщика Губермана, подозрение превратилось в уверенность.

Вспоминается рассказ А.П. Чехова «О любви», в котором эгоистичному персонажу, следователю Лугановичу, свойственна характерная для полицейских чиновников «замыленность» взгляда:

«В деле поджигателей обвинили четырех евреев, признали шайку, и, по-моему, совсем неосновательно. За обедом я очень волновался, мне было тяжело, и уж не помню, что я говорил, только Анна Алексеевна всё покачивала головой и говорила мужу:

– Дмитрий, как же это так?

Луганович – это добряк, один из тех простодушных людей, которые крепко держатся мнения, что раз человек попал под суд, то, значит, он виноват и что выражать сомнение в правильности приговора можно не иначе как в законном порядке, на бумаге, но никак не за обедом и не в частном разговоре.

– Мы с вами не поджигали, – говорил он мягко, – и вот нас же не судят, не сажают в тюрьму».

Именно так рассуждали полицейские в Минске: нас же не судят.

Кому выгодно?