100 великих криминальных драм XIX века

Вопреки мнению Достоевского, все соучастники – и простые, и образованные – все же понимали, что совершили тяжкое преступление. Никто из них не хотел попасться властям. О совершенном они рассказывали близким и друзьям исключительно по секрету, но в то же время – чтобы все знали: теперь конец холере, и именно они взяли на себя этот грех, чтобы спасти односельчан. Напомним: общественное мнение превыше всего.

– Мы гэта зрабили! Цяпер халера адыдзе!

– Дзе зрабили?

– У Окановичах.

– Хто зрабил?

– Хто-хто… Людзи!..

– А каго выбрали?

– Та бабу нейкую…

Говорят, холера убралась из деревни уже к сентябрю, но при этом забрала с собой почти всех участников преступления – сотника Дубко, Чечотов, Маргариту, Алексеевича и Савостея. В живых остались только Лукьянович, Гомза и фельдшер. Ему-то и предстояло расплатиться за всё.

Козакевича никто в селе сдавать не хотел. В нем видели последнего героя, уничтожившего холеру. Только в сентябре следующего года он был арестован. Месяц он просидел в остроге Новогрудка, а потом был до суда отпущен на поруки. Приняли во внимание то, что у него была репутация примерного христианина, мужа и кормильца, отца троих детей.

Козакевич на следствии не запирался, рассказал все. Как ни странно, этот в общем-то образованный человек рассчитывал на понимание и сочувствие следствия. Его отпустили домой, и он начал думать, что его не только оправдают, но и поощрят за помощь односельчанам. Но ему никто не сочувствовал, на него смотрели как на душегуба. И тогда Козакевич начал хитрить. Он вдруг объявил, что совершенно ничего не помнит, потому что был мертвецки пьян. Следствию вновь пришлось опрашивать местных жителей, чтобы восстановить картину происшествия. Здесь не последнюю роль сыграли показания уцелевших после холеры Лукьяновича и Гомзы. Лгать они не привыкли и твердо помнили, что фельдшер пьян не был. Во всяком случае, он понимал, что делал, и лично опускал в могилу Луцию Манько.

Суд Новогрудка и Минская уголовная палата приговорили А.Д. Козакевича к «лишению всех прав состояния, публичному наказанию плетьми в количестве 70 ударов, наложением клейма и высылке в каторжные работы в рудниках на 12 лет».

К двум крестьянам, похоронившим детей в тот злополучный день, суд был более снисходителен. Поскольку они «находились в ослеплении и почти без памяти, ни на что не обращая внимания», их сочли «измученными бедствиями и страхом» и не способными нести ответственность по причине состояния отчаяния. По мнению следствия, они просто не могли противостоять злоумышленникам и спасти несчастную. Возможно, в этом был некоторый смысл.

Эпилог

Это тот самый случай, когда без эпилога или своего рода резюме не обойтись. Через 30 лет современница и землячка тех самых людей Эльза Ожешко, родившаяся хоть и не в крестьянской семье, но в одной из деревень под Гродно, написала повесть «Дзюрдзи» (1885). Четверо крестьян по фамилии Дзюрдзи темной ночью убили молодую женщину Петрусю, считая ее ведьмой. По их мнению, увлечение травами (ими, кстати, увлекалась сама Ожешко), счастливый, по любви и страсти брак – это уже признаки колдовства и приворота. За это и пострадала невинная Петруся. Писательница убедительно показала, насколько темным крестьянством владеют предрассудки, суеверия, ритуалы. Сама жертва, Петруся, тоже верила в то, что человек может быть связан с чертом. Даже падающая звезда воспринималась как черт, летящий к человеку. Бедность и невежество – всегда почва для суеверий. И убийство Петруси – это вполне понятное деяние, в его основе все то же общественное мнение, которое, конечно же, одобряло уничтожение нечистой силы, считало такое деяние геройством. Дзюрдзи действовали так, как поступил бы любой их односельчанин. Кстати, повесть Эльзы Ожешко была основана на реальных событиях.

Японка вне закона

Однажды восточногерманская писательница Криста Вольф решила написать свою «Медею» – такую Медею, какой она могла бы оказаться на самом деле, если бы на нее за многие века не налипло множество фантастических слухов и мифологических сплетен. По словам Вольф, мы никогда не задумываемся о том, что реальный человек мог быть совсем иным, но долгое время и злая молва превращают его в исчадие ада, а это несправедливо, потому что защитить себя и оправдаться такой человек уже не может.

* * *

Видимо, именно такая история приключилось с Одэн Такахаси – японкой далеко не мифологического, а самого что ни на есть Новейшего времени. Это был конец XIX века, но дело происходило в Японии – в то время стране, сравнимой со Средневековьем. Не следует забывать, что Япония по типу была закрытой цивилизацией.

Одэн была приемной дочерью Куэмона Такахаси, жившего в деревне Симомаки, округ Тоне, Уэно (город Минами, префектура Гунма). Она родилась в 1849 году (а по некоторым данным – в 1851 или 1852 году) в Гунме.