12 шедевров эротики

Когда он вышел на улицу, окончательно решив называться отныне Дю Руа и даже Дю Руа де Кантель, ему показалось, что он стал гораздо более важной особой. Он шел более молодцеватой походкой, выше подняв голову, более гордо закрутив усы, – шел так, как подобало идти дворянину. Ему хотелось радостно объявить всем прохожим:

– Меня зовут Дю Руа де Кантель.

Но, вернувшись домой, он с беспокойством вспомнил о г-же де Марель и сейчас же написал ей, прося у нее свидания на следующий день.

«Это будет нелегкое дело, – подумал он. – Придется выдержать основательную бурю».

Затем, со свойственной ему беспечностью, помогавшей ему равнодушно относиться к неприятным сторонам жизни, он сел писать маленький фельетон – проект введения новых налогов для укрепления государственного бюджета. Годовой налог на дворянскую частицу «де» он определил в сто франков, налог же на прочие титулы – начиная от баронского и кончая княжеским – от пятисот франков до пяти тысяч франков в год.

И подписался: «Д. де Кантель».

На другой день он получил от своей любовницы письмо-телеграмму, сообщавшую, что она придет в час.

Он чувствовал себя несколько взволнованным в ожидании ее прихода и принял решение сразу же, не откладывая, объявить ей обо всем; потом, когда острота волнения пройдет, убедить ее, доказать ей, что он не может оставаться холостяком всю свою жизнь и что раз г-н да Марель упорно продолжает жить, ему пришлось подумать о выборе другой, законной подруги.

Тем не менее, он был взволнован. И, услышав звонок, он почувствовал, что сердце его сильно забилось.

Она бросилась в его объятия:

– Здравствуй, Милый друг!

Потом, почувствовав его холодность, она пристально посмотрела на него и спросила:

– Что с тобой?

– Садись, – сказал он. – Нам нужно поговорить серьезно.

Она села, не снимая шляпы, откинув только вуаль, и стала ждать.

Он опустил глаза, обдумывая, с чего начать. Потом медленно заговорил:

– Дорогая моя, я сейчас очень взволнован, опечален и расстроен тем, что должен тебе сказать. Я тебя очень люблю, люблю всем сердцем, и боязнь причинить тебе горе терзает меня еще больше, чем новость, о которой я сейчас тебе сообщу.

Она побледнела, начала дрожать и прошептала:

– Но в чем же дело? Говори скорей.

Он произнес грустным, но решительным тоном, с той притворной удрученностью, с какой всегда возвещают о радостных огорчениях:

– Дело в том, что я женюсь.

Она испустила вздох, – вздох женщины, теряющей сознание, скорбный вздох, вырвавшийся из глубины души; потом начала прерывисто дышать, не в силах произнести ни слова.

Видя, что она не отвечает, он продолжал:

– Ты не можешь себе представить, сколько я выстрадал, прежде чем принял это решение. Но у меня нет ни положения, ни состояния. Я совсем одинок в Париже. Я нуждался в существе, которое утешало бы меня и поддерживало своими советами. Я искал подругу, союзницу – и нашел ее.

Он замолчал, надеясь, что она что-нибудь ответит, приготовившись к взрыву негодования, к оскорблениям, крикам.

Она приложила руку к сердцу, словно желая сдержать его биение, и продолжала тяжело, судорожно дышать: грудь ее трепетала, голова дрожала.

Он взял ее руку, лежавшую на ручке кресла, но она порывисто вырвала ее и прошептала, словно в каком-то оцепенении:

– О боже мой!..

Он опустился перед ней на колени, не осмеливаясь, однако, коснуться ее, но более смущенный ее молчанием чем самой бурной вспышкой, прошептал:

– Кло, моя маленькая Кло, войди же в мое положение. Пойми меня. Для меня было бы величайшим счастьем, если б я мог жениться на тебе. Но ты ведь замужем. Что же мне остается делать? Подумай сама, подумай! Я должен занять положение в свете, а для этого мне нужно иметь свой дом. Если б ты знала!.. Бывали часы, когда мне хотелось убить твоего мужа…

Он говорил своим мягким, нежным, обольстительным голосом, звучавшим, как музыка.

Он видел, как две крупные слезы выступили на глазах его любовницы, как они покатились по щекам, как вслед за ними две другие задрожали на ее ресницах.

Он шептал:

– Не плачь, Кло, не плачь, умоляю тебя! Ты разрываешь мое сердце.

Она напрягала все свои силы, желая со спокойным достоинством перенести удар, и спросила дрожащим голосом, каким говорят женщины, когда они вот-вот зарыдают:

– На ком же ты женишься?

Он помедлил секунду, но, сознавая, что это неизбежно, ответил:

– На Мадлене Форестье.

Г-жа де Марель вздрогнула всем телом, потом снова застыла в молчании и погрузилась в глубокое раздумье; казалось, она совсем забыла о том, что он стоит перед ней на коленях.

На ее ресницы беспрестанно навертывались прозрачные капли, стекавшие по щекам и появлявшиеся вновь.

Она встала. Дюруа понял, что она хочет уйти, не сказав ему ни слова, не упрекая, но и не простив его. Oн почувствовал себя униженным и оскорбленным до глубины души. Желая удержать ее, он схватил руками ее платье, сжимая сквозь материю ее полные ноги, которые, как он чувствовал, сопротивлялись ему.

Он умолял:

– Заклинаю тебя, не уходи так.