12 шедевров эротики

Тогда она посмотрела на него сверху вниз, посмотрела тем влажным, безнадежным, очаровательным и печальным взглядом, в котором выражается вся скорбь женского сердца, и прошептала:

– Мне… мне нечего сказать… Я… я ничего не могу сделать… Ты… ты прав… Ты… ты… сделал хороший выбор…

Она вырвалась резким движением и ушла; он больше не пытался удержать ее.

Оставшись один, он поднялся ошеломленный, точно его ударили по голове; потом, примирившись с обстоятельствами, прошептал:

– Ну, что ж! Тем хуже или тем лучше! Во всяком случае, без сцен. И то хорошо.

С души его свалилась огромная тяжесть, и с облегчением, чувствуя себя свободным, предоставленным самому себе, готовым к новой жизни, он в каком-то опьянении начал бить кулаком в стену, точно вступая в единоборство с судьбой.

Когда г-жа Форестье спросила его: «Вы предупредили госпожу де Марель?» – он ответил спокойно: «Да, конечно».

Она испытующе посмотрела на него своим ясным взглядом.

– Это ее не расстроило?

– Нисколько. Наоборот, она нашла, что это очень хорошо.

Новость быстро распространилась. Одни изумлялись, другие уверяли, что предвидели это, третьи посмеивались, давая понять, что это их нисколько не удивляет.

Молодой человек подписывал теперь хронику: – «Д. де Кантель», заметки – «Дюруа», а политические статьи, которые он изредка продолжал писать, – «Дю Руа»; большую часть дня он проводил у своей невесты, обходившейся с ним с братской фамильярностью, к которой примешивалась, однако, истинная, но тайная нежность, нечто вроде желания, скрываемого как слабость. Она решила, что свадьба совершится в полнейшей тайне, в присутствии только необходимых свидетелей, и что в тот же вечер они уедут в Руан. На следующий день они поедут навестить стариков-родителей журналиста и проведут у них несколько дней.

Дюруа пытался отговорить ее от этого намерения, но ему это не удалось, и в конце концов он подчинился.

10 мая новобрачные после короткого визита в мэрию, – церковный обряд они сочли излишним, так как не пригласили никого, – вернулись домой, чтобы уложить свои чемоданы, и вечерний шестичасовой поезд умчал их с Сен-Лазарского вокзала в Нормандию.

Они не успели обменяться и двадцатью словами до той минуты, когда очутились вдвоем в вагоне. Почувствовав, что они уже в пути, они взглянули друг на друга и засмеялись, желая скрыть овладевшее ими смущение.

Поезд медленно выбрался из длинного Батиньольского вокзала и понесся по золотушной равнине, тянущейся от городских укреплений до Сены.

Дюруа и его жена от времени до времени обменивались несколькими незначительными словами, потом снова принимались смотреть в окно.

Когда они переехали через Аньерский мост, их охватило радостное волнение при виде реки, покрытой судами, рыбацкими лодками и яликами. Солнце, могучее майское солнце, бросало косые лучи на лодки и спокойную реку, казавшуюся неподвижной, застывшей в жаре и блеске умирающего дня. Посередине реки парусная лодка распустила с обеих сторон свои большие белые полотняные треугольники, подстерегая малейшее дуновение ветерка, и казалась большой птицей, готовой взлететь.

Дюруа прошептал:

– Я обожаю окрестности Парижа; у меня нет лучшего воспоминания, чем о здешней жареной рыбе.

Она ответила:

– А лодки! Как приятно скользить по воде в лучах заходящего солнца!

Они замолчал снова, не решаясь продолжать эти излияния, касавшиеся их прошлого, и каждый из них погрузился в свои мысли, быть может, наслаждаясь уже поэзией сожалений.

Дюруа, сидевший напротив жены, взял ее руку и медленно поцеловал.

– Когда вернемся в Париж, – сказал он, – мы будем иногда ездить обедать в Шату.

Она прошептала:

– У нас будет столько дел!

Ее тон, казалось, говорил: «Нужно жертвовать приятным для полезного».

Он продолжал держать ее руку, с беспокойством спрашивая себя, каким образом перейти к ласкам. Он не испытал бы ни малейшего смущения, если бы имел дело с невинной молодой девушкой, но острый и лукавый ум Мадлены, который он в ней угадывал, смущал его. Он боялся показаться ей глупым, слишком робким или слишком наивным, слишком медленным или слишком торопливым.

Он слегка пожимал ее руку, но она не отвечала на его призыв. Он сказал:

– Меня очень забавляет мысль, что вы – моя жена.

Она удивилась:

– Почему же это?

– Не знаю. Это кажется мне забавным. Мне хочется поцеловать вас, и меня удивляет, что я имею на это право.

Она спокойно подставила ему щеку, и он поцеловал ее так, как поцеловал бы сестру.

Оп продолжал:

– В первый раз, когда я вас увидел, – помните, во время обеда, на который меня пригласил Форестье, – я подумал: «Черт возьми! Если бы я нашел такую жену!» И вот, я нашел ее.

Она прошептала: «Это очень мило» и пристально поглядела на него со своей неизменной тонкой улыбкой.

Он подумал: «Я слишком холоден. Это глупо. Нужно действовать более решительно». И он спросил:

– Каким образом вы познакомились с Форестье?

Она ответила с лукавым вызовом:

– Разве мы для того едем в Руан, чтобы вспоминать о нем?

Он покраснел:

– Я глуп. В вашем присутствии я становлюсь неловким.

Это польстило ей:

– Неужели? Почему это?