125 rus

Серегиной дачи, разглядывая сливовые деревья и пиная камешки под ногами.

Мерзким пятном высился огромный сгоревший дом, мимо которого было жутко даже

пройти. Он стоял на металлических сваях, так, что можно было забраться под самое дно

строения. Что я и сделал. Там было так же мерзко и страшно. Ползая на коленях по

зарослям полыни под домом, я только изранил ладони осколками битых стекол. То и дело

я натыкался на самые что ни на есть странные предметы: сломанная расческа с клоком

чьей-то шевелюры, ржавая губная гармошка, мотки засвеченной пленки. Помимо полыни,

там росло несметное количество поганок. Апогей готического ужаса, Замок Отранто в

миниатюре. Выбравшись оттуда, я обошел сгоревший дом против часовой стрелки.

Разыгравшееся воображение рисовало то, что могло быть за мутными окнами и искусно

резными ставнями трехэтажной махины.

Вечерело, кукушкина песня наводила еще большее уныние. Я вернулся на тропинку,

ведущую на вершину сопки. Перед самым лесом стоял другой заслуживающий

отдельного разговора дом. Правильнее было бы назвать его коттедж. Стены были

покрыты оргалитом, расписанным всякой фантасмагорией: царевна-лягушка, тигрята,

бабочки… Наверное, в семье было много детей. Только одно портило картину – оргалит

прибивали гвоздями, которые после многих дождей заржавели и в некоторых местах

покрыли тигрят-лягушат оранжевыми подтеками. Такая вот ложка ржавого дегтя в

детской медовой сказке.

Я сел на опушке леса, скрестил ноги по-турецки и достал диктофон. Я приберег ответ

на вопрос «Почему Вы хотите убить Миру?» на десерт, специально подыскивая

подходящий антураж. Мне хотелось чего-то захватывающего, чтобы кровь стыла в жилах,

чтобы кукушки куковали, а сгоревшее поместье с привидениями пугало меня своими

обломками старых расчесок. Итак, поехали…

«Иногда она может зваться Мирабель, может –Мирослава, а то и вовсе Мирра, с

двумя раскатистыми «Р», как растение. Но мне проще называть ее в четыре буквы,

которые были пришпилены когда-то до нашей эры, до рождества Христова, на нашем

автомобиле. Он назывался Mira Daihatsu, был синего цвета, о трех дверях, и крайне

маленьких размеров. Тачка разбилась к чертовой матери. Мира же, будучи крайне

маленького роста, короткими ручонками своими давала мне подзатыльники, когда я

училась водить. Хлопала меня по плечу, подзадоривала: «Рули, мой юный пианист». Да,

имен- но так. Или «веди машину, юный пианист».

Она грохнула всех, кто посмел меня обидеть. Да-да, вот так взяла, приехала и прямо в

упор. Но об этом я вам не расскажу. Миру бесит, что я не ем. Ей-то хорошо, она же

азиатка. У них своя история, у нас – своя. Как можно жрать, зная о ленинградской

блокаде. Черт, да я недостойна того, чтобы есть. Я даже представить не могу себе эту

чертову жратву. Мы должны отдавать дань памяти, жертвовать. Только почему-то

мало кто разделяет мои взгляды. О да, это выносит мне мозг.

Я не злюсь только при Мире, иначе, когда я злюсь, она зажимает мне рот, тащит в

ванную, ставит под ледяную воду. Родители никогда бы такого себе не позволили. А я

сама попросила Миру об этом. Потому что, если я буду злиться, это добром не

кончится. Я так уже танцевала на кухне сутки без перерыва под всякие рок-н-ролльчики.