1812 год в жизни А. С. Пушкина

В блестящей художественной форме поэт прослеживает жизненный путь Наполеона, начиная от революции, получившей позднее название «Великая французская»:

Когда надеждой озарённыйОт рабства пробудился мир,И галл десницей разъярённойНизвергнул ветхий свой кумир;Когда на площади мятежнойВо прахе царский труп лежал,И день великий, неизбежный —Свободы яркий день вставал…

Пушкин преклонялся перед этим эпохальным моментом и нигде больше с таким увлечением и силой не говорил о французской революции, породившей Наполеона:

Тогда в волненье бурь народныхПредвидя чудный свой удел,В его надеждах благородныхТы человечество презрел, —

укорял поэт своего героя, несколько опережая события, ибо в первые годы революции будущий властитель Европы был всего лишь бедным офицериком, перебивавшимся с хлеба на воду. Тут было не до амбиций.

Двадцатилетний Бонапарт встретил революцию с энтузиазмом: Декларация прав обещала продвижение на службе революции исключительно по способностям индивида. А больше ему ничего не требовалось — в себе молодой поручик был уверен. Но довольно скоро его революционный пыл угас, и 20 июня 1792 года со всей очевидностью проявилось презрение дворянина к толпе. В этот день парижане ворвались на территорию дворца Тюильри.

— Пойдём за этими канальями, — предложил Бонапарт товарищу по военному училищу Бурьенну.

Когда перепуганный король Людовик XVI, напяливший на голову фригийский колпак (символ революции), из окна дворца поклонился толпе, Наполеон бросил с презрением:

— Какой трус! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками 500–600 человек, остальные разбежались бы!

В этом пренебрежении простонародья сказались гены старинного (но обнищавшего) дворянского рода; они же подвели Наполеона и в период его уникальных «Ста дней». Что касается презрения человечества, то это пришло позже — со славой и завоеваниями. Об этом следующие строфы стихотворения:

И обновлённого народаТы буйность юную смирил,Новорождённая свобода,Вдруг онемев, лишилась сил;Среди рабов до упоеньяТы жажду власти утолил,Помчал к боям их ополченья,

Их цепи лаврами обвил.И Франция, добыча славы,Пленённый устремила взор,Забыв надежды величавы,На свой блистательный позор.Ты вёл мечи на пир обильный;Всё пало с шумом пред тобой:Европа гибла — сон могильныйНосился над её главой.

Да, Наполеон усмирил бушевавшую целое десятилетие (1789–1799) революционную бурю, а затем пятнадцать лет успешно отражал все поползновения коалиций европейских держав покорить Францию и возродить в ней власть Бурбонов.

— Поведение всех правительств по отношению к Франции, — говорил император, — доказало мне, что она может полагаться лишь на своё могущество, то есть на силу. Я был вынужден поэтому сделать Францию могущественной и содержать большие армии. Не я искал Австрию, когда, озабоченная судьбой Англии, она вынудила меня покинуть Булонь, чтобы дать сражение под Аустерлицем. Не я хотел угрожать Пруссии, когда она принудила меня пойти и разгромить её под Иеной.

Словом, в создании могучей армии и успешном отражении семи (!) коалиций иноземцев ничего позорного не было: защита Отечества — священный долг любого народа. А все семь коалиций начинали войны с Францией первыми, и Наполеон резонно говорил по этому поводу:

— В чём можно обвинить меня, чему не было бы оправдания? В том, что я всегда слишком любил войну? Так я всегда только защищался.

В упомянутом выше сражении при Аустерлице участвовала и русская армия. Расплачиваться за жестокое поражение пришлось в Тильзите, где Наполеон принудил царя присоединиться к континентальной блокаде Англии, что наносило торговый ущерб России. Александр I признал все завоевания Наполеона и суверенитет Франции над Ионическими островами, которые контролировал российский флот.

Тильзитский мир вызвал недовольство всех слоёв населения России. Характерен в этом плане случай с Н. М. Карамзиным. В одной из своих поездок у станции Яжелбич он обратил внимание на толпу взволнованных крестьян.

— О чём это шумите, ребята? — спросил Карамзин.

— Да как же, батюшка! — отвечал один из более речистых. — Царь наш, видишь, помирился с Наполеоном, а он ведь (сказано было) антихрист!!![29]

— Эх, вы, братцы! — возразил Карамзин. — Да разве не прочли в газете, что дело-то было на воде; мир заключён посреди реки: вот царь прежде окрестил его, а там уж помирился!