1888

Прежде чем в потасовку вмешались констебли, люди, хотя их впору называть дикими зверьми, успели, точно пьяные мужчины, бьющие своих жен, изрядно побить меня, истоптать ногами и вывихнуть прострелянное плечо.

В немощном состоянии полицейские отвезли меня в Скотланд-Ярд, а потом, когда мистер Гилберт пришел в ужас от моего внешнего вида и сказал: «Не хватало, чтобы кто-то умер в нашем участке. Кто-то, кого все давно обсуждают, и кто стал похож на опиумного наркомана», констебли по моей просьбе отвезли меня в Бедлам к миссис Дю Пьен, где я был бы точно уверен, что буду под присмотром и не испущу дух к ночи.

Больное плечо непрерывно пульсировало в любом положении, голова раскалывалась, меня клонило в сон, но Клаудия запретила закрывать глаза. Она продезинфицировала мои раны, наложила бинт на левую кисть, слушала, качая головой, как я, стараясь не жаловаться, рассказывал про свое утреннее избиение, и улыбнулась, услышав о смерти лорда Абберлайна.

Утром следующего дня я сел на край больничной кровати и обхватил двумя руками ушибленный затылок.

Пальто, висевшее на спинке стула, выглядело так, будто я совсем недавно вернулся с военных действий, находясь там в первых рядах. Оно больше не переживет еще одну осень – эта была для него последней, и мне стало грустно. Многие мои воспоминания были тесно связаны с этой вещью, и я не хотел хладнокровно выбрасывать их вместе с ней на помойку.

В полупустую палату зашла миссис Дю Пьен, глядя с дружеской насмешкой исподлобья и держа в руках поднос. Я улыбнулся ей через силу, пожелав доброго утра, а она демонстративно закатила глаза и разохалась.

– Мое редкое доброе утро начинается в полдень с чашки черного кофе, а не в десять утра и с вами, – добродушно сказала она и начала отрывать маленькие кусочки от ваты. – Приезжал лорд Олсуфьев, попросил тщательнее следить за вашим здоровьем и выразил желание поговорить с вами, после того как навестит Томаса Гилберта.

– Приехал из своего замка, чтобы собрать со всех дань… Банда дуралеев во главе с Себастьяном все никак не даст мне уйти на покой.

– Лорд Олсуфьев был у Бенедикта. Он рассказал мне про Эбигейл.

– Что говорит?

– Она начала передвигать вещи по комнате, полностью посвятила себя Богу и часто стоит у окна. Как же меня терзают мысли о ней. Места себе найти не могу.

– Родители не дают ей ничем заниматься и не выпускают на улицу. Она уже сходит с ума от простого безделья, а не от смерти мужа.

Женщина назло моим словам сильно прижимала ватку со спиртом к свежим царапинам, отчего их сильно жгло, но я мужественно терпел и молчал. Потом она как можно туже переменила повязку на моей руке, бросив окровавленный бинт на поднос, и заклеила липким пластырем слегка кровоточащие ранки на моем лице.

– Я осмотрела тела. Про Геллу ничего нового сказать не могу – убийца ее почти не тронул. У второй женщины вырезаны почки. Преступник действительно имеет медицинские знания. Почки покрыты мембраной, их трудно найти. На все увечья у убийцы ушло не больше десяти минут, он торопился, – сказала женщина, осматривая мое прострелянное плечо. – Если выглядывать в окно в других больницах ранним утром, то можно увидеть толпу паломников у входа, жаждущих поскорее отдать свою кровь анемичным врачам. Работа у нас беспокойная. Столько людей проходит ежедневно. Где взять подлинные чувства, чтобы появилось истинное желание помочь?

– Клаудия, не вы ли каждый день через силу шли на работу, ругая ее всеми возможными словами?

– Мне не нравится мое начальство и как благоустроено здание, но я радуюсь каждому выздоровлению и облегчению страданий своих пациентов так, будто поправились мои родственники.

Женщина взяла в руки поднос, расстроенно посмотрела на побитого, но не жалкого меня и с грустью в голосе произнесла:

– Мистер Брандт, я поднакопила денег и в скором времени уеду из Лондона, пока Себастьян не передумал. Для меня в этом городе нет места. Надеюсь, мы успеем закончить дело до моего отъезда.

– И куда же вы поедете? А!? – растерянно воскликнул я в неудержимом чувстве, всплеснув руками. – К своему мужу? Думаете, по вам скучали?! Бросьте иллюзии! Если человек ни дня без вас прожить не мог, долго ждать он все равно не будет. Никогда бы не подумал, что ваше истинное желание – состариться и растолстеть рядом с супругом, а не стать успешным врачом-реформатором!

Я тут же прикрыл рот ладонью, пугаясь собственных слов, сорвавшихся с языка, и не смог больше ничего промолвить.

Женщина побагровела то ли от злости, то ли от стыда, обиженно опустила глаза в пол и сказала:

– У меня хотя бы есть муж. А к кому вернетесь вы? Вам даже родной брат не отвечает.

С задетой гордостью и слегка приподнятыми бровями она пошла прочь из палаты и больше на перевязки не приходила.

До самого вечера и приезда лорда Олсуфьева, как ангелы, за мной ухаживали сестры милосердия. Женщины выдали нечто похожее на ужин, принесли пахучий настой, заставив выпить до дна и не морщиться, ведь он не был настолько плох на вкус, как мне показалось, и успокаивали безумцев на соседних койках.