1888

Экипаж остановился около въезда в подворотню, в которой хрипло лаяли голодные собаки на цепях. Я открыл дверцу и преградил зонтом проход мистеру Гилберту, который стремился выйти самым первым.

– После меня, – съехидничал я, ступая на землю. – Несмотря на наше недопонимание, очень лестно, что вы выбрали именно мою персону в качестве компаньона.

– Кроме вас, в округе больше не осталось никого, кто мог бы обладать минимальным интеллектом, – пропыхтел мужчина, после чего поправил конец золотой цепочки от часов, прикрепленный к пуговичной петле. – Ах, да! Имейте в виду, кое-кто закрыл глаза на похищенный вами и мисс Дю Пьен экипаж в Ламбете.

Кучер привез нас на улицу Гоустон-стрит, где находился пропитанный гнилым воздухом доходный дом. Из его окон доносились жуткие выяснения отношений между людьми, раздавалась мужская брань и слышался жалобный плач маленького ребенка. Около уличной стены колотились мужчины, а на балконе второго этажа, покуривая сигарету и облокотившись на перила, стояла молодая девушка в длинной ночнушке, не имея под ней нижнего белья.

Она помахала взглянувшему на нее комиссару и кокетливо подмигнула, сияя улыбкой во весь рот с ярко накрашенными губами.

– Томас, видел у вас крестик на шее. Человек божий, но деньги есть деньги? – спросил я, рассасывая конфету.

– Все святое в храмах уже давно осталось побирушкам в обносках, а такие люди, как мы, находим там выгодное стяжательство, – проворчал он. – Если бы меня спросили, из-за чего вы отправитесь на тот свет, то я бы без тени сомненья ответил – ваш длинный язык. Мои возможности терпеть вас не истощились только по одной причине: некоторые газетные издания развернули против меня кампанию, открыто осуждают полицейские способы расследования и очень мешают в получении достоверных сведений. Общественное давление растет. По-прежнему нет никаких зацепок. Полиция вынуждена выставлять дополнительные патрули, но их все равно не хватает. Можете представить улицы Траул-стрит или Дорсет-стрит?

– Конечно.

– В каждом доме на этих улицах проживает больше сотни человек. Как можно кого-то поймать, если мы не в состоянии всех опросить?

– Насколько мне известно, вас также обвиняют в том, что вы предложили награду за информацию о преступнике, но почти сразу отказались от нее. Почему?

– Я не против нее. Министр внутренних дел не одобряет предложение.

На одной из блеклых, осыпавшихся стен со старыми следами от копоти я обнаружил большую неровную надпись, гласившую: «В законе столько интересных статей – обвиняйте хоть каждого встречного. Однако помните – вы можете считать себя богом, но перед смертью все равно испытаете страх простого человека».

– Написано с ошибками засохшей красной краской, разбавленной водой, – сказал я, касаясь стены пальцами.

– Почему засохшей? – спросил комиссар, вглядываясь в буквы.

– Обратите внимание на ее укрывистость, она едва перекрывает камень, а также на небольшие твердые кусочки вещества, не растворившихся в воде.

– Сможете сказать, кто хулиган?

«Естественно! Мистер Брандт же не болван, как вы, и умеет решать загадки!» – подумал я, но вслух произнес: – Вам известен иммигрант еврейского происхождения Райан Фицджеральд?

– Слышал о нем. Какое-то время назад на него поступали жалобы на то, что он живет с трупом своей сестры. Хотите сказать, что убийца – обычный душевнобольной человек?

– Нет, мыслите поверхностно. Слова на стене обращены к лорду Абберлайну, и именно они являются той зацепкой, о которой вы говорили в экипаже. Виктору угрожают. Но мистер Фицджеральд не убийца. Он всего лишь сделал эту надпись.

Уайтчепельский мясник, очевидно, прознал, что Гончие начали охоту за Виктором, и решил руками мистера Фитцджеральда оставить для сыщика такое замысловатое послание. Оно несколько сужало круг поисков – преступник связан с синдикатом.

– Райан решил снять с себя подозрения и запутать следствие, – предположил мистер Гилберт.

– Найдите его парикмахерскую около старого порта Доклендс и доставьте мужчину в Скотланд-Ярд, – сказал я, снимая с левого ворота пальто свою брошь. – Ни при каких условиях, угрозах, мольбах и заманчивых предложениях не разрешайте Виктору приближаться к допросной.

– Поедете со мной?

– Нет. Нужно посетить паб мистера Баррингтона, – ответил я и протянул брошь Томасу. – Дайте слово, что сохраните украшение в целостности.

– Вы самоубийца! – в замешательстве воскликнул комиссар, пропустив мою просьбу мимо ушей. – Никто из представителей их синдиката не захочет идти под статью, и никогда в жизни они не сдадут друг друга стражам порядка. В лучшем случае скажут, что ничего не видели. Ваш план – это пойти в одиночку к Гончим!? Я вас не отпущу!

– Да, план, несомненно, хорош, но подробностей маловато. Так что? Можно мне, как обычному человеку, надеяться на помощь знаменитой лондонской полиции в лице комиссара Томаса Гилберта?