1917–1920. Огненные годы Русского Севера

Заместитель Чайковского в Архангельске Зубов, недоучившийся агроном, провинциальный актер-любитель и автор водевилей и либретто опер, земский работник, «милейший и культурнейший человек, настоящий чеховский интеллигент» меньше всего подходил на роль сдерживающего центра умного и энергичного генерала с диктаторскими замашками. Чайковский его очень любил, уважал и после падения области писал Миллеру, что «каторжной труд таких работников, как Петр Юльевич (Зубов. –Л. П.)»

[299], способствовал ее развитию. Но совестливый чеховский интеллигент, не державшийся за власть и который, по свидетельству современников, «иногда, во время политических кризисов слишком откровенно подчеркивал, что Правительство не дорожит властью и охотно уступит ее своим политическим противникам»[300]

, был самой неподходящей фигурой для борьбы с Миллером. Чайковский плохо разбирался в людях.

Перед отъездом Чайковского охватывали мрачные предчувствия. 23 января 1919 г., как только ледокол «Иван Сусанин» отплыл от пристани, Чайковский в волнении сорвал с головы шляпу и крикнул провожавшей его большой группе соратников: «Знамя держите выше! Знамени не опускайте!»[301] Надежды Чайковского не оправдались. Медленно, с оговорками, при соблюдении в экстремальных ситуациях фасада демократического прикрытия, на Севере установился режим диктатуры. Чайковский с сожалением был вынужден это признать. В письме Миллеру от 20 июля 1920 г. он писал: «Для меня стало ясно, что средний курс, намеченный нами в последних совместных наших заседаниях Временного правительства в январе 1919 перед моим отъездом из Архангельска, был Правительством отставлен и на сцену были выдвинуты откровенно враждебные ему элементы, как кап. Чаплин, ген. Саввич, полк. Вуличевич, полк. Мурузи и другие участники преступной кампании 1918 против правительства 1-го состава». Чайковский, правда с оговоркой, делает главный вывод: «Может быть, было слишком смело сказать, что и сама необходимость в эвакуации и деморализации в войсках были следствием этого уклонения, но что оно сыграло в них большую роль, я не сомневаюсь»

[302]. Чайковский прямо писал в одном из писем: «За дальнейшие события в Архангельске не несу ответственности».

Укрепление личной власти генерала Миллера складывалось постепенно. Он не пытался форсировать события, держался нарочито в стороне от кампании по установлению военной диктатуры, которую вели правые офицерские круги. Постепенно он стал пользоваться большой популярностью. Многим обывателям, успевшим устать от всех крайностей революции, импонировал сам облик Миллера. Марушевский писал: «Евгений Карлович появлялся на архангельских улицах в генеральском пальто старого образца, в обожаемых уже погонах, короче, с привычным нам всем обликом настоящего генерала и начальника»[303]

.

События 12 марта 1919 г., реакция на них многих социалистов-революционеров, раскрытие подпольной большевистской организации, нахождение оружия в Совете профсоюзов существенно укрепили диктаторский курс генерала Миллера. Правых социалистов-революционеров Архангельска, не имевших никакого отношения к событиям 12 марта, обвиняли в участии в них и даже в сношениях с советским правительством. 20 марта 1919 г. «Северное утро» писало: «…было предъявлено тяжелое обвинение в сношениях некоторых представителей социалистического блока с Советским правительством. На брошенное обвинение г. г. “социалистов” не последовало с их стороны протеста»[304].

Социалисты-революционеры оказались в трудном положении. Большинство из них считали, что для спасения края и для победы нужна военная диктатура, но так, как ее понимал Чайковский. Даже Б. Соколов, обвиняемый правыми во всех смертных грехах как крайне левый, ее поддерживал: «Гражданская война заставила меня довольно спокойно относиться к положению, что для победы необходима диктатура. Для меня стало более чем очевидным, что сила большевиков не только в их активности, которой были лишены их противники, но и в твердой, не отступающей ни перед чем властью. Но если твердая власть и есть необходимое условие для победы, то во всяком случае не ею одной куется последняя. Чего, чего, а твердой власти наши военные не были лишены. Но они были лишены многих других качеств <…> для них все начиналось твердой властью и кончалось ею же. <…> История российских военных диктатур показывает, что те, кто ставили на нее, были глубоко неправы. Условия гражданской войны требуют от ее вождей тех качеств, которыми генералы отнюдь не обладали: они требуют широкого ума, умения понять интересы и желания населения, умение повести их за собой – и все это наряду с существенно необходимым талантом стратегическим. Пример большевиков показал, что русский генерал хорош тогда, когда его роль ограничивается исполнением. Они могут быть только, но не более, чем правая рука диктатора, – последним может быть отнюдь только не российский генерал»[305].