1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

Вместе с тем последствия третьего кризиса Советского правительства были для революционного режима наиболее тяжёлыми. Разрыв с эсерами серьёзно подорвал продовольственную и аграрную политику правительства. Именно ко времени борьбы вокруг Брестского мира относятся первые мероприятие по установлению продовольственной диктатуры[286]. В это же время намечаются существенные сдвиги в рабочей политике. Идеи левых коммунистов о рабочем контроле оказываются отброшенными. Сигналом изменения курса послужила речь Л. Троцкого 28 мая 1918 года, которая, по определению Р. Пайпса, имела «странный, совершенно фашистский заголовок»: «Труд, дисциплина и порядок спасут Советскую Социалистическую Республику». Он призывал рабочих к «самоограничению», к смирению перед фактами ограничения их свобод, возвращению управляющих из числа прежних «эксплуататоров» и т. п.

[287] Представляется, что именно эти тенденции, а не лишение депутатских мандатов нескольких левых эсеров на V съезде Советов несли в себе наибольшую угрозу демократическим тенденциям Русской революции.

На историческом переломе

К лету 1918 года заканчивается процесс формирования Советов как государственных органов. Революционная власть получает свой законченный вид не только в центре, но и на местах. Длительный процесс перехода от прежней структуры земств и городов к Советам всех уровней получает законодательное закрепление. В ходе него «историческую апробацию» получили всевозможные промежуточные и коалиционные органы управления. Но они быстро проявили нежизненность[288]. В тех городах, на которые распространялась власть Москвы, господство Советов становится безоговорочным. Все другие типы государственных учреждений оттесняются на окраины бывшей Империи и становятся очагами сепаратизма. Принятие Конституции, таким образом, как бы подытожило целую эпоху в становлении Советской политической системы.

Как же сказались на этих процессах становления революционной государственности три кризиса Советского правительства? Были ли у них какие-либо общие причины, какова, наконец, их социальная природа? Все эти вопросы ждут своего решения. Подобно трем кризисам Временного правительства, три кризиса правительства Советского были проявлением нестабильности революционного режима. Каждый раз вопрос шёл о широте социальной опоры правительства. Первый кризис Советского правительства потребовал от большевиков пойти на компромисс. В силу это его ликвидация, как мы видели, привела к расширению социальной базы режима. Также было и в апреле – мае 1917 года. Но если июньский и июльский кризисы Временного правительства стали следствием его паралича, то второй и третий кризисы Советского правительства были вызваны прямо противоположной причиной. Советская власть укреплялась, и колеблющиеся её союзники отходили от революции[289].

Особенно этот вывод чётко просматривается на примере июльского 1917 года и мартовско-июльского 1918 года министерских кризисов. В обоих случаях противоборствующие стороны сделали вывод о стабилизации революции. Из этого следовала и ещё одна установка – о невозможности дальнейшего мирного сосуществования сторон. Но если в июле 1917 года для достижения победы Временное правительство вынуждено было искать поддержки своих «конкурентов» справа, а победа над левыми оказалась неполной, то третий кризис Советского правительства, наоборот, большевики ликвидировали с опорой только на свои силы. При этом самые влиятельные их противники были полностью повержены. Кремлёвский режим укрепился.

Второй и третий кризисы Советского правительства означали для большевиков не только важные сдвиги в лагере их сторонников. Они позволили провести перегруппировку сил. По сути, речь шла об определении тех социальных слоёв, на которые большевики могли рассчитывать при любом развитии событий. Сами же большевики постепенно переходят от положения партии «свергателей» к положению партии «государственного строительства». В отличие от мартовских либералов и социалистов, октябрьские коммунисты смогли отказаться (Ленин, Сталин, Рыков, Каменев) от западнических иллюзий. В основу их практики становятся Россия и сложившиеся в ней конкретные условия. Национал-большевизм в этом смысле не миф, а ленинская политика тех месяцев.