1917, или Дни отчаяния

– Дурак ты, Мишка, – выдавливает он с натугой. – Как есть дурак. Последний романтик нашего сраного времени. Пропадешь ведь ни за что…

Монако. 30 марта 1956 года

Никифоров и Терещенко сидят на скамье, в тени средиземноморской сосны.

Море раскинулось перед ними. Людей мало.

– И Федор Федорович уехал? – спрашивает Никифоров.

– Да. Уехал через день. Один. Семья уже ждала его во Франции. Кстати, Пелагея с мужем и сыном тоже вовремя уехали из Киева. А мы… Марг отказалась ехать категорически. Мама об отъезде и слушать не захотела. Махнула на меня рукой и посоветовала заниматься своими делами. Мол, она сама решит, когда и как ей ехать.

– Вся семья осталась?

– Ну что вы… – улыбается Терещенко. – Не буду напрягать вас долгим перечислением… В Петрограде остались я, Марг, Мими да мама. В Киеве – моя тетушка Варвара Ханенко. Она к тому времени овдовела и была буквально помешана на нашем музее, потому ехать отказывалась.

– Так жалеете, что тогда не поехали с братом?

– А вы упорны… Или так хочется поймать меня на сожалении? По сути… Очень глупый вопрос, молодой человек. Что толку жалеть о том, что давно сделано?

– Но ведь ваша жизнь могла сложиться совсем иначе?

Терещенко поворачивает голову к собеседнику, внимательно смотрит тому в глаза и произносит:

– А кто вам сказал, что я хотел бы другой судьбы?

9 октября 1917 года. Петроград. Квартира Терещенко. Ночь

Супруги лежат в постели. Он спят. За окном мелькает свет фар. В луче становятся видны летящие с неба струи дождя. Ночную тишину разрывают выстрелы. Слышен грохот – внизу, под окнами квартиры, машина врезается в столб. Из кузова выпрыгивают вооруженные люди.

Терещенко и Маргарит вскакивают, разбуженные перестрелкой.

Марг бросается к окну.

– Не подходи! – кричит Михаил Иванович.

Снизу несутся звуки настоящего боя.

Пули разбивают стекла этажом ниже.

Несколько человек, спрятавшихся за разбитым грузовичком, отстреливаются.

Марг и Терещенко, пригибаясь, выскальзывают из спальни.

В детской на руках у няни рыдает маленькая Мишет.

Марг выхватывает ее у няни и прижимает к себе.

– Я просил тебя уехать, – говорит Терещенко с укоризной, обнимая жену.

Маргарит отрицательно качает головой. Глаза у нее мокрые от слез.

– Мими и няня завтра переезжают к моей матери. Ты – ко мне в Зимний. Пока поживешь в моей министерской квартире, а потом посмотрим.

– Твоя мать не станет возиться с Мишет…

– Это тот случай, – отвечает Терещенко без тени сомнения в голосе, – когда мнение маман не имеет никакого значения.

9 октября 1917 года. Петроград. Особняк семьи Терещенко.

Утро

Елизавета Михайловна чаевничает.

Звонок в дверь – и горничная выходит в прихожую.

Слышны голоса.

Елизавета Михайловна недовольно щурится.

В столовую входит Михаил, за ним няня – у нее в руках корзина с Мими.

– Они пока поживут у тебя, – говорит Терещенко резко.

– Может быть, ты скажешь матери «доброе утро»?

– Доброе утро, мама…

Елизавета Михайловна показывает указательным пальцем себе на щеку.

Терещенко вздыхает и покорно целует мать.

– Что, собственно, произошло? – спрашивает мадам Терещенко. – Что за тон? Почему ты взволнован?

– Я не хочу оставлять беременную жену и ребенка одних в квартире. У меня много работы, мама, часто я не успеваю вернуться домой. Вчера под окнами устроили пальбу…

– Если ты решил, что сообщить мне о беременности невестки таким образом – хорошая идея, то, уверяю тебя, ты ошибался…

– Мама, я прекрасно знаю твое отношение к Маргарит. Но прошу тебя – пусть Мими под присмотром кормилицы поживет у тебя, пока все кончится.

– Хорошо! – легко соглашается мадам Терещенко. – Пусть живут. Но, скажи мне, сын-министр, когда это все кончится?

Михаил Иванович отрицательно качает головой.

– Я не знаю мама. В ближайшие дни решится все.

– Все? – переспрашивает Елизавета Михайловна. Рот у нее кривится в усмешке. – Я полагаю, что еще ничего и не началось… Как тебя зовут? – спрашивает она у кормилицы.

– Ксения.

– Хорошее имя. Тебя проводят в свободную комнату… Девочку пока можешь оставить здесь. Ты доволен, сынок?

– Да, – отзывается Михаил Иванович.

– Отлично! Познакомлюсь с внучкой, – говорит Елизавета Михайловна. – Ты правильно решил, Мишель, что привел только внучку. Твою француженку я бы выгнала с порога.

Терещенко ничего не отвечает и выходит прочь.

Мадам Терещенко некоторое время смотрит то на корзину с ребенком, то на двери, потом встает и тихонько подходит к внучке.

Мишет очаровательна, розовые щечки, алый ротик, чудесные синие, как у матери, глаза, длинные ресницы.